Дверной проем для бабочки

Маленькая женщина замотала головой и умоляюще взглянула на Карлоса. Он подошел поближе. Старик у них за спиной фыркнул и забормотал, что это штука древняя, четырнадцатого века или раньше, и тогда они знали, что делали… о да, знали! На них можно положиться, понятно? Карлос не понимал, о чём тот говорил, он смотрел на Маленькую женщину, в её глаза, ещё недавно чётко очерченные и жёсткие, а сейчас ставшие похожими на мягкие восковые шарики. Проследив за направлением её взгляда, Карлос медленно обернулся и увидел глубокую узкую нишу, хитро освещенную невидимыми фонарями. В нише, на подставке, стояли три очень старых деревянных креста. Из-за недостатка места кресты были расположены один за другим, но так, чтобы распятые были видны стоящим у окна. Жёлтые лучи бесцеремонно били прямо в глаза повисшему на худых руках деревянному Иисусу, оставляя мутными лица разбойников на дальних крестах. Карлос не помнил, как их звали. Он и знал-то об их существовании только потому, что иногда после нудного воскресного чтения Евангелия злил мать вопросами о том, почему каких-то бандитов распяли вместе с Божьим сыном. Получается, что быть бандитом не так уж позорно? Мать сердилась и кричала на него… Ну это ладно, а при чем тут Очкарик?

Карлос взглянул на Маленькую женщину и старика и увидел, что старик, похлопывая себя шляпой по животу, широко улыбается большими голубоватыми губами, а женщина как-то сразу стала немолодой и потухшей, со скорбным, непонимающим и покорным видом, и только краешек её губ слегка подергивается. Карлос снова посмотрел на распятого Христа и вдруг сообразил, что же так поразило, расслабило и состарило эту, еще недавно такую собранную и энергичную, женщину. Из-под худосочного тернового венца слепо и скорбно на него смотрел Очкарик! И это было не просто отдалённое сходство. Это была совершенно точная копия лица Билли. Карлосу показалось, что он даже видит вмятинку от очков на переносице. Иисус Мария! Он вспомнил, что большую женщину зовут Матильдой и поежился от нехорошего предположения: если здесь, на кресте, висит очкарик Билли, тогда эта женщина… Матильда… а может быть Мария?.. Сиська-то, оказывается, вот чья! А старик за спиной продолжал болтать что-то о крови, в которой он разбирается, потому что специалист, потому что в сорок третьем много работал по этой линии… К сожалению, довести работу до конца не удалось, не успел… Но он всегда знал, что там не было блядской еврейской крови, никак не могло быть… А теперь его предположения, его незаконченный труд… А, главное, семья… А тут — четырнадцатый век, мать его… Какие ещё доказательства…

Карлос ещё раз внимательно рассмотрел лицо Очкарика. Потом его взгляд скользнул в сторону, к разбойнику, выглядывающему из-за перекладины переднего креста, на секунду вернулся к Очкарику и опять метнулся к разбойнику за его плечом. Стоп! Ну-ка еще раз! Голова второго распятого показалась ему тоже удивительно знакомой. Отражённый свет размывал детали, но Карлос и без них почувствовал, что его ноги медленно погружаются в мраморные плиты, ставшие упругими и розовыми, как грудь в вырезе тёмного платья. Вот тебе и сиська! Чтобы избавиться от этой зыбкости под ногами, про которую он не знал, хороша она или ужасна, Карлос бросился вперёд. Больно ударив колено о каменный порожек, он запрыгнул в нишу. Деревянная фигура Очкарика опасно покачнулась вместе с крестом, но Карлос, не заметив этого, протиснулся мимо и оказался нос к носу с разбойником, распятым на втором кресте. Взгляд исподлобья, короткие, сильно наехавшие на лоб волосы, широкий нос… Это лицо он видел в зеркале всякий раз, когда брился! Карлос неуклюже попятился и толкнул спиной неустойчивый крест. Крест стал медленно клониться вперёд, Карлос сообразил, что сейчас произойдет что-то ужасное и в последнюю секунду подхватил падающего на Маленькую женщину деревянного Очкарика.

— Мадам, — закричал он, сам пугаясь своего голоса, — получается, что это я разбойник! Выведите меня на улицу, мадам! Там это не действует! На улице ничего не действует, даже сиська! Выведите меня скорее!

Он понимал, что несёт какую-то постыдную чушь, но остановиться не мог. Он и в самом деле верил, что стоит ему оказаться на улице — солнечной, шумной и обыкновенной, где нет никаких богов и распятых разбойников, как наваждение рассеется, пройдет… Там всё пройдет… всё, кроме досады. Но лучше уж пусть досада, чем этот вонючий откровенный страх. Он попал не на тот фильм и ему срочно нужно в туалет, на улицу, в Мексику, к черту… Карлос почувствовал себя кошкой, удирающей с цыплёнком в зубах, которую прищемили дверью и она не знает, чего в ней больше — страха перед преследователями, боли, разочарования от неудавшегося побега или радости оттого, что хоть одной половиной она уже на свободе… Это была смешная торопливая агония: Карлос метался по тесной нише, стараясь найти устойчивое положение для тяжёлого креста, норовящего вывернуться из рук…