Двести лет вместе. Часть I. В дореволюционной России

Однако, пишет Никитин, в той же самой степи, в те же самые годы, ту же самую целину, и под той же саранчой, осваивали и немецкие колонисты, и менониты, и болгары, – перебедствовали те же неурожайные годы, и те же болезни, – но всегда были и с хлебом, и со скотом, жили в прекрасных домах, со многими хозяйственными постройками, обильными огородами, и дома в зелени. (Разница особенно бросалась в глаза, когда отдельных немецких колонистов приглашали жить в еврейских колониях, чтоб они тут передавали опыт и показывали пример, – немецкие усадьбы выделялись с дальнего первого взгляда.) Были и соседние русские поселения, и у них – лучшие жатвы, чем у евреев. (Впрочем, иные – уже успели задолжать более зажиточным из евреев и отрабатывали тем на полевых работах.) Русские крестьяне, замечает Никитин в объяснение, «от тяготевшего над ними гнёта крепостного права… ко всему притерпелись и стоически сносили всякие невзгоды». И вот евреев-колонистов, при перенесенных ими потерях от разных невзгод, «степное приволье несколько выручило… оно отовсюду привлекало к себе беглых крепостных людей, которые платили оседлым колонистам: за преследование – грабежом, воровством скота и „красными петухами“, а за гостеприимство – прилежным, привычным физическим своим трудом. Земледельцы-евреи, как люди смышлёные и практичные, из самосохранения встречали бродяг ласкою и приветом, за что бродяги охотно помогали им пахать, сеять и жать»; а некоторые, чтобы лучше скрыться, даже присоединялись к еврейской религии. «Случаи эти обнаруживались» – и в 1820 правительство воспретило евреям принимать христиан в услужение[227].

Между тем к 1817 году кончался срок 10‑летних податных льгот еврейским переселенцам, и теперь предстояло сравнять их в податях с государственными крестьянами. Началось движение – от поселенцев коллективными прошениями, но и среди чиновников: просить продлить льготы ещё на 15 лет. Тот же кн. Голицын, личный друг Александра I, министр просвещения и духовных дел, занимавшийся также и всеми вопросами о евреях, провёл решение: отсрочить евреям подати ещё на 5 лет, а уплаты долга за ссуды – на 30 лет. «К чести петербургских властей надо отметить, что и прежде никакие прошения евреев не оставлялись без внимания»[228].

Среди тех прошений от еврейских колонистов Никитин нашёл «чрезвычайно характерное, по своему содержанию, прошение»:

«Опытом доказано, что сколько хлебопашество необходимо для человечества, столько же оно почитается самым простым занятием, требующим более телесных сил, нежели изощрённости ума, и потому к этому занятию на всём земном шаре всегда отделялись такие только люди, кои, по простоте своей, не способны к важнейшим упражнениям, составляющим класс промышленников, или купцов; сим же последним, как требующим способностей и образования, как служащим главным предметом обогащения держав, – во все времена отдаваемо было предпочтение и особенное уважение перед хлебопашцами… Но клеветнические представления на евреев пред русским правительством предуспели лишить евреев свободы упражняться в преимущественнейших их по торговым оборотам, занятиях и заставили их перейти в звание носящих на себе имя чёрного народа – хлебопашцев. Выгнанные в 1807–1809 гг. из деревень более 200000 чел.» (и это большей частью – виноторговля) «принуждены были идти на поселение и на местах… не обитаемых». И потому просили: наименовать их снова «мещанами, с правом по паспортам безпрепятственно отлучаться куда кто пожелает»[229].

Весьма отчётливые, осознанные формулировки.

С 1814 по 1823 хозяйства евреев вовсе не процвели. Статистические таблицы показывали, что на каждую ревизскую душу ими обрабатывалось меньше ⅔ десятины. А при «уклончивости их от тяжких работ» (в оценке смотрителей) они навёрстывали торговлей и промыслами[230].

Полвека спустя еврейский публицист И. Г. Оршанский объяснил: «Очень естественно, что евреи, переселявшиеся сюда для занятия земледелием, увидев пред собой такое широкое и необработанное поле промышленной деятельности, бросились на сродные и любезные им занятия, обещавшие более обильную жатву в городе, чем ту, на которую они могли рассчитывать в качестве земледельцев… Так зачем же требовать от них, чтоб они непременно занялись земледелием, которое наверно пойдёт у них плохо»? – «при сильно манящей его [еврея] кипучей деятельности зарождающихся городов»[231].

Привременным российским властям это представлялось иначе: евреи впоследствии «„могут сделаться полезными хлебопашцами“, тогда как „перечислившись в мещане, – они умножат собою число городских тунеядцев“»[232]. И вот, на 9 еврейских колоний было уже истрачено 300 тысяч рублей – огромная сумма при тогдашних копеечных ценах.