Двести третий день зимы

Из сугроба пробивались ярко-желтые цветы на крепких зеленых стеблях. Нарциссы – поняла Нюта, хотя находилась слишком далеко, чтобы различить околоцветник в виде трубчатой воронки, тупое рыльце и шесть тычинок. Хотя какие, к черту, тычинки! Нюта выдохнула – пар вырвался изо рта. Вытащила руку из кармана пуховика. Пальцы тут же обожгло. Покосилась на Радионова – тот задумчиво дергал себя за покрасневшую мочку уха. Как бы не отморозил.

– Вон туда идите, – сказал им Скоровяжин и махнул в сторону, но Нюта не разобрала направление.

Она все смотрела, как трепещут на ледяном ветру тонкие желтые лепестки. Смотрела и не могла сообразить, почему они искажаются и плывут. «Исчезают, наверное», – подумала она почти радостно. Это единственно верное решение – исчезнуть отсюда, когда ты нарцисс, а вокруг одни холодовики.

– Исчезай скорее, – прошептала Нюта, облизнула соленые губы и подумала отстраненно: «Откуда кровь?»

– Не плачь, – попросил ее Радионов. – Лицо обветрится. – Он взял ее за локоть, потянул. – Пойдем скорее. Надо рассмотреть.

Нюта вытерла лицо и пошла. Оттянула край ленты и, как в детективном сериале, пролезла на огороженную площадку. Прожектор светил нестерпимо ярко. Вот уж где точно электричество не экономят. Это же как-то связано с яркостью? Или нет? Пока в голове метались посторонние мысли, тело отлично справлялось с насущной задачей – стоять за спиной Радионова и ждать, пока новый холодовик изучит их повестки.

– Глеб Павлович, так? – спросил он. Радионов кивнул. – А с вами?

– Младший научный сотрудник Синицына.

– Ага.

Холодовик поднял на Нюту глаза. Стало еще морознее. Но он тут же потерял интерес, вернул повестки и шагнул в сторону, пропуская.

– Из института приехали! – крикнул он в толпу у ограждения, и через снег к ним метнулась невысокая девушка в темном пальто.

– Дарья, – представилась она и пожала руку сначала Радионову, потом Нюте.

Перчатки она не сняла. Кожа на них была скрипящая, удивительно гладкая на ощупь. Будто не ладонь пожимаешь, а ласту земноводного.

– Вас Федор Евгеньевич уже ждет, – зачастила Дарья. – Он в шатре, мы там обогреватели поставили. Считай, штаб получился. Вы сразу к нему? Или сначала осмотрите место… – Она сбилась и проглотила определение того, куда их привела.

Нюта испытала от этого удовлетворение. Сами не могут разобраться, считать это преступлением или всего лишь происшествием. Растеряны. Сбиты с толку. Штаб развернули. Кто бы это ни сделал, а своего он добился. Растормошил сонные морды. Так их, так.

– Осмотримся, да, – сказал Радионов и зашагал к сугробу.

Нюта поспешила за ним.

– Может, вам чаю? – спросила им в спину Дарья.

Нюта обернулась. От холода нос у Дарьи шелушился. Волосы выбились из-под шапки нелепым клоком. Удовлетворение стало еще острее.

– Две чашки, – решилась Нюта. – Горячего. И сахара побольше.

Радионов хмыкнул, но тут же оборвал смешок и осторожно опустился на колени рядом с сугробом. Нюта присела рядом. Колени утонули в снегу, снег пробрался и в ботинки. Скоро он начнет таять, носки промокнут и станут холодными. Если протусоваться тут до утра, без больного горла дело не обойдется. Нюта успела подумать об этом, а потом до нее дотянулся чуть уловимый цветочный запах, и все глупости перестали ее волновать.

Нарциссы пахли. С ходу было не понять чем. Нарциссами, наверное. Майским полднем, когда идешь от метро, а у перехода стоит старушка со связочками цветов – по три штуки и по пять. И ты знаешь, что старушке их завезли с цветочной базы на Рижской, но кажется, что она их своими руками сажала, растила, срезала. И май опять же. А они такие желтые, радостные. Подходишь, выбираешь букетик посвежей, расплачиваешься наличкой. Хотя у старушки, скорее всего, есть картонка с номером для перевода. Но наличкой правильней. И идешь по этому маю, по этой улице, нюхаешь пять своих нарциссов. И почему-то чувствуешь себя невероятно живой.

– Надо выкопать, – сказал Радионов, далекий от ностальгии. – Куда-то ведь луковица помещена, так? Надо понять куда. – И принялся раскидывать снег.

– В смысле – куда? – не поняла Нюта. – В почву, куда еще.

– Там промерзло все. – Радионов оглянулся, глаза у него лихорадочно блестели. – Помогай давай!

Вдвоем они разворошили сугроб. За их спинами успели недовольно заворочаться, но Дарья молниеносно отреагировала. Нюта не вслушивалась, но в диалоге с холодовиками точно прозвучало: «нарушение целостности» и «сказано, что можно». Длинные стебли пронзали спрессованный снег насквозь. Ворошился он нехотя, и пальцы мгновенно заледенели, даже в перчатках.

– Может, лопату попросить? – прошептала Нюта.

– Повредим! – Радионов обтер лоб свободным концом шарфа, наклонился над лункой и присвистнул. – А луковицы-то в земле!..

Нюта просунула руку, провела пальцами вниз по стеблю и уперлась в ледяную корку, покрывающую холм под снегом. Желтые лепестки щекотно терлись о шею, пока она копалась в сугробе. Ничего живого в такой земле остаться не могло. Не могло, но осталось.