Двести встреч со Сталиным

Вернувшись в Приморье, мы снарядили целую экспедицию на машинах с грузом шпал, досок и всего необходимого для ремонта мостов. Выехали из Владивостока на рассвете, имея в виду засветло пробраться дебрями ущелий как можно ближе к Ольгинскому райцентру. И каково же было наше удивление: мы в тот же день засветло прибыли в районный центр. <…>

<…>Дорогу эту освоили и с успехом использовали не только для перевозки картофеля и овощей.

Воспользовавшись паузой в беседе, я обратился к Сталину с просьбой решить ряд вопросов, касающихся укрепления краевой партийной организации. Сталин внимательно выслушал эти просьбы, задал уточняющие вопросы и обещал помочь. Через несколько дней после возвращения из Москвы мы получили соответствующие решения.

Н. М. Пегов. Далекое — близкое.

Политиздат, М., 1982. С. 46–49.

Н. Г. Кузнецов, 20–21 марта 1939 года

Съезд открылся 10 марта. В праздничном настроении входили мы в Большой Кремлевский дворец вместе с делегатами, прибывшими со всех концов страны. <…>

Съезд начал свою работу. И. В. Сталин выступил с очередным докладом. Сидевшие в президиуме придвинулись ближе к трибуне, чтобы лучше слышать оратора.

В часы, свободные от заседаний, я бывал в наркомате, узнавал новости с Тихого океана.

В наркомате была какая-то странная атмосфера. М. П. Фриновский присутствовал на съезде. Я видел его из президиума, он сидел в одиннадцатом или двенадцатом ряду, но в наркомате не показывался. Уже поползли слухи, что его скоро освободят. Все текущие дела решал первый заместитель наркома П. И. Смирнов-Светловский.

В один из последних дней работы съезда ко мне подошел В. М. Молотов.

— Вы намерены выступать? — спросил он. Я отрицательно покачал головой.

— Жду выступления своего наркома.

— А может быть, он и не собирается… советую вам подумать.

Вечером я рассказал об этом разговоре Штерну.

Старый опытный работник центрального аппарата, он лучше знал, как лучше поступить.

— Разговор неспроста, — заметил Штерн. — на всякий случай я бы подготовил тезисы выступления.

На следующий день председательствующий спросил нас обоих, не записать ли для выступлений в прениях. Мы ответили согласием, и с той минуты сидели, потеряв покой. Шутка ли! Нам предстояло говорить с самой высокой трибуны.

В перерыве мимо нас прошел Сталин. Повернувшись ко мне, он протянул бумагу, которую держал в руке.

— Прочтите.

Это оказался рапорт М. П. Фриновского, который просил освободить его от обязанностей наркома «ввиду незнания морского дела».

— Вам понятно? — спросил Сталин, вновь остановившись возле нас через некоторое время.

Я не успел ответить. Было ясно одно: Фриновский выступать не станет, и мне, по-видимому, дадут слово. Хорошо помню, как объявили:

— Слово имеет Шолохов. Приготовиться Кузнецову…

Я шел к трибуне, изо всех сил стараясь совладать с волнением. Говорил я об агрессивных замыслах японской военщины и о ее провокациях на границе. Затем рассказал о нашем Тихоокеанском флоте, заверил делегатов, что моряки готовы до конца выполнить долг перед Родиной.

Перед заключительным заседанием съезда происходило совещание старейшин. Были приглашены все члены ЦК старого состава и еще много других делегатов. В числе приглашенных оказались Штерн и я. Члены Политбюро заняли места на возвышении в президиуме. В составе ЦК партии намечались крупные изменения. Члены Политбюро, сообщая об этом, поясняли, почему считается нецелесообразным вновь вводить того или иного человека в состав ЦК. Затем выступали и те кому давался отвод. Они обычно просили перевести их на менее ответственную работу. В конце заседания было внесено предложение о новом составе ЦК партии. В числе других фамилий назвали Штерна и мою. <…>

После съезда я заторопился во Владивосток. Дела не ждали. Но уехать не удалось.

— Пока задержитесь в Москве, — сказал мне П. И. Смирнов-Светловский, замещавший наркома.

Причин задержки мне не объяснили. В тот же вечер, вскоре, уже ночью меня подняли с постели и предложили немедленно ехать в Кремль. Надо было торопиться, машина ждала у подъезда гостиницы.

Меня принял И. В. Сталин. Когда я вошел в кабинет он стоял у длинного стола, за которым сидели несколько членов Политбюро. Перед ним лежали какие-то бумаги. Он заговорил не сразу. Неторопливо постучал трубкой о край пепельницы, взял большой красный карандаш и что-то написал на бумаге, лежавшей сверху. Затем пристально посмотрел на меня.

— Ну, садитесь.

Не очень уверенно я подошел к столу. Я видел Сталина не впервые, но никогда раньше не имел возможности внимательно и долго разглядывать его так близко.

Он был почти такой, как на портретах, и все же не совсем такой. Я представлял себе, что он крупнее, выше ростом. В тихом голосе и медленных жестах чувствовалась большая уверенность, сознание своей силы.