Просто выраженное наблюдение, что Искусство и Магия могут, и зачастую точно совпадают в целях и задачах, и что в продуманном социальном союзе двух предположительно несопоставимых традиций, утопия, предугаданная авангардными мечтателями в Искусстве, Радикальными Политиками и Оккультистами, может быть достижима в сознании людей. Возможно, Уильям Блейк, У.Б. Йейтс, Сальвадор Дали и другие тоже это понимали. Сейчас теории, выраженные словами, догоняют, приближаются и констатируют чувства, пронизывающие ритуалы, акции и полотна.
Многие художники-активисты, представители «хардкора», сбрасывают со счетов «оккультизм», так же, как они отворачиваются от сюрреализма. Политизированные активисты обожают футуризм, дада, «Ситуационистский Интернационал», панк и занудную «Классовую войну» Йена Бона по тем же причинам, по которым они остерегаются У.Б. Йейтса или Сальвадора Дали — потому что они способны понять вещи лишь в очевидном политическом контексте (несмотря на то, что эти два персонажа были глубоко политизированными националистами, подчас работавшими в романтической и сюрреалистической манере).
Илл.: афиша
Любые намеки на романтизм или альтернативы прямому политическому конфликту являются никчемной аферой, выдуманной для отвлечения от «истинных проблем».
К моему удивлению, многие люди, читавшие первый выпуск «Rapid Eye», отозвались следующим образом — «мне нравятся материалы про музыку и культуру, но мне не нравится весь этот оккультизм». Или — «не понимаю, зачем ты пишешь о Кроули и всей этой алхимической чепухе», точно оккультное искусство и социальные причины его существования отделены от острых, подрывных арт-движений. Как мы уже говорили, в оккультизме много нездорового, помпезного и нелепого. Но некоторые люди упускают из виду, что «оккультисты» и «Художники» разделяют многие глубоко укоренившиеся эмоции, мотивации, социальные позиции и цели. В 90-х Искусство стало куда более важно для общественного андеграунда, поскольку бэби-бумеры выросли и потеряли интерес к чисто развлекательной поп-культуре.
Оккультный мир в свою очередь, несмотря на засилье безнадежных нью-эйдж-еров [sic], получил приток новых взглядов, какого не было с 1960-х годов. Все признаки на лицо, от предсказуемой (запоздалой) резкой критики тэтчеризма и рейганомики, до де-материализма, внимания к экологии и утрате интереса к традиционной левой политике. Социальные последствия такой перемены слишком важны, чтобы оставить их скептически настроенным острякам-позерам, которые, похоже, оккупировали мир изобразительного Искусства и традиционную сферу Оккультизма для своих собственных, нудных, невразумительных целей. Пока артистический и «оккультный» миры расширяются, чтобы стать способными принять новую, более необходимую, более выраженную общественную роль — восприимчивую, доступную каждому, не только нескольким художникам и «Докторам» — тогда этот поток Желания, ощущаемый миллионами, иссякнет. На предметах, на непонятных гримуарах, на музейных постаментах: Как гласит девиз Гилберта и Джорджа — «Искусство для всех». Мы все — художники. Но никто из нас не является Художником.
Это ни в коей мере не означает ухудшение качества искусства. Это означает поощрение художников и писателей, которым есть что сказать, помимо «Купите Меня» или «Смотрите на Меня и будьте гламурными» или «вы можете поддержать мою неопределенную революционную позицию». Это означает поощрение попытке перестать позволять атрофироваться мозгам людей из-за страха, что их назовут «псевдоинтеллектуалами». Это означает поощрение людей перестать беспокоиться, когда ограниченные критики, такие как я сам, называют их «претенциозными». Это означает открытие старых миров, для всех. Это значит, что оккультисты, писатели и художники перестанут думать о себе, как о существах особенных, отличающихся от прочих. Когда ты путешествуешь по миру, ты понимаешь, что есть лишь одна стоящая вещь, о которой стоит написать домой. Что все одинаковые.
Иллюстрация: Гилберт и Джордж: «Искусство для всех»
«Кто такой Христос? Он такой же, как ты, ему наплевать! Дада спасут мир! Христос — дурак!»
«Прекрасное начало литературной карьеры».
Пасхальное воскресенье, апрель 1950 года. Торжественная месса в Нотр-Дам. Десять тысяч человек заполнили собор. Затем, вовремя перерыва после кредо, двадцатидвухлетний Мишель Мурре, одетый в рясу доминиканского монаха, взобрался на кафедру и начал читать проповедь.