— Давай называть вещи своими именами. — Я выгибаю брови, пытаясь вызвать огонь, который пронесся по моим венам за мгновение до того, как он был заменен опустошением. — У тебя есть поразительный способ поставить меня на место в любое время, когда я переступаю одну из твоих границ.
Мы смотрим друг на друга, не произнося ни слова, и он первым отводит взгляд и разрывает нашу связь. Он снимает свой пиджак и накидывает его мне на плечи, как всегда непревзойденный джентльмен, даже посреди хаоса, но если обычно его пальцы задерживаются на моей коже, сейчас они мгновенно отступают.
— Я никогда не хотел причинить тебе боль, Райли. — Его голос ломается от тихой ранимости, которую я никогда раньше не слышала. Никогда от него не ожидала. Он опускает голову, слегка покачивая ей, и бормочет себе под нос
Он покончит с этим прямо здесь и сейчас. Сделает то, чего бы я не смогла, хоть убейте. Прижимаю ладонь к груди, пытаясь избавиться от боли, которая обжигает меня. Он проводит руками по своим волосам, и я дрожу в ожидании, ожидая, что он продолжит, но надеясь, что он этого не сделает. Он поднимает голову и неохотно смотрит мне в глаза. Он совершенно уничтожен — загнан, опустошен — эмоции так очевидны в его глазах, что его взгляд трудно выдержать.
И в этот момент меня осеняет. Я осознаю, что критикую его за то, что он за меня не борется, но разве кто-нибудь, кроме его родителей, когда-то боролся за него? Не за его материальные блага и славу, а за маленького мальчика, которым он был и за мужчину, которым стал? За годы жестокого обращения и пренебрежения, которые, я уверена, он пережил. Кто-нибудь когда-нибудь говорил ему, что любит его не за что-то, а вопреки? И что все эти переживания, вместе взятые, на самом деле сделали его лучше. Достойным человеком. Что они принимают всего его, несмотря ни на что — каждую его сводящую с ума, сбивающую с толку, трогательную частичку.
Держу пари, никто за него не боролся.
И как бы мне не было больно и не хотелось бы в ответ наброситься на него, часть меня хочет оставить его с чем-то, что никто никогда ему не давал. То, с чем он будет вспоминать обо мне.
— Ради тебя Колтон… — может я и говорю спокойно, покоряясь нашей судьбе, но моя искренность звучит громко и ясно. — …я рискну. — Видно, как при моем признании его тело застывает. Губы слегка раскрываются, а напряжение покидает его челюсть, будто он шокирован тем, что я готова рискнуть ради него.
Он делает ко мне шаг и протягивает руку, чтобы взять меня за подбородок. Смотрит в мои глаза с небывалой напряженностью, его губы открываются несколько раз, чтобы сказать что-то, но закрываются, не издав ни звука. Делаю резкий вдох, откликаясь на его прикосновения, когда он проводит подушечкой большого пальца по моей нижней губе — шероховатость его мозолистых пальцев против мягкости моих губ. Ужасная печаль овладевает мной, когда я понимаю, что эта грубость и мягкость во многом похожи на нас.
— Ради тебя, Райли, — шепчет он, его голос ломается. Его обычно уверенные руки слегка дрожат у моих щек, и клянусь, я вижу, как в его глазах мерцает страх, прежде чем он смаргивает с них влагу. — Я попытаюсь.
Лишь тень кривой, шаловливой улыбки, которую я нахожу неотразимой, изгибает один уголок его рта, но в его голосе я слышу тревогу.