Двое: я и моя тень (СИ)

— Да, — не стала отрицать Лизи. — Но надо же как-то время убивать, вот сегодня посмотрела. Знаешь, мне кажется, ты из кожи вон лезешь, хочешь быть похожим на Джокера.

Он улыбнулся уголком губ:

— И как? У меня получается?

Она помотала головой:

— Нет. Не хочу больше о нём говорить, зря я эту тема завела. Лучше скажи, что ты послезавтра делаешь?

Как ни спрашивал Артур, она не поделилась с ним переживаниями. Ни к чему. Марта всё равно уедет, а Лизи не выбраться из этого бездонного болота. В какой район ни переберись, а всё одно, только толщина кошельков у горожан разная. Странно, что до здешних мест долетал в основном лишь рокот протестного движения, но люди всё равно остерегались выходить по вечерам, ведь не сегодня, так завтра всё могло круто измениться. Воздух наэлектризован. И, несмотря на напускную чванливость, город жил.

Лизи жила вместе с ним: их сердца бились в унисон. Можно ли убежать от себя, если ты и есть Готэм? Отныне и вовеки веков. Но она не сдавалась и решила, что если позволит Джокеру и дальше запугивать себя, то или окончательно сойдёт с ума и слетит с катушек, или сгниёт заживо. Покроется мхом, станет тенью из своих невыносимых кошмаров и будет всё время прозябать в тоскливом ожидании непонятно чего. Поэтому на следующий день Лизи собрала все свои грамоты, дипломы, благодарственные письма за все велозаслуги и привезла их на работу. Не чтобы похвастаться. Нет. Вся эта кипа легла на стол начальника, сдобренная охрененно бессовестной и наглой просьбой: «Разрешите мне уходить с работы в четыре».

Начальник, перебрав бумаги и офигев, разрешил.

Да, это ещё одна двойная жизнь. Просто надо перестать быть трусихой, не позволить запугивать себя и дальше.

На третий день Артур преподнёс прекрасную новость: он не придёт домой ночевать. Дела. Долго извинялся и сто раз кряду спрашивал, не обиделась ли она. Обида? Нет. Всё сложилось просто великолепно, после работы сразу провожать Марту, а потом поймать такси — и домой. Супер.

На работе день прошёл легко, весело, непринуждённо. Лизи оживала рядом с велосипедами, каждая запчасть была для неё как внутренний орган для талантливого хирурга: чудо из чудес. В четыре она поймала такси. Небо оплакивало моросью её дружбу с Мартой, но Лизи решила для себя, что отпустит свою тоску, не позволит ей ещё раз испортить и без того трудную и странную жизнь.

В сувенирной лавке очень кстати нашлось две статуэтки в виде велосипедов. На одном сидела смешливая девчушка в кепке, а на втором девчонка пыхтела и изо всех сил крутила педали. Лизи купила оба велика, сунула их в большой бумажный пакет и пошла в продуктовый магазин. Марта та ещё сластёна! Так что к великам прибавились пряники, печенье, конфеты. И вдруг на душе стало так легко и светло! И когда они встретились с Мартой на перроне, Лизи плакала не от истязающего уставшее сердце горя, а от счастья: она не хоронила их дружбу, она отпускала из сердца старую боль.

Поезд ушёл, и Лизи побрела на привокзальную площадь. Странно осознавать, что жизнь продолжалась.

Время близилось к семи, хотелось скорее попасть домой, принять душ и лечь. Забыться. А назавтра проснуться обновлённой, начать с нового листа, а сегодняшний день признать удачной репетицией новой жизни. И только Лизи порадовалась своим мыслям, как кто-то сзади обхватил её и закрыл рот ладонью. В ухо прорычали: «Не рыпайся!» Она рванулась, укусила негодяя, но ей на голову надели мешок и затолкали в машину. Но ведь только что всё было хорошо! Лизи, не унимаясь, предлагала деньги, просила её отпустить, обещала никому ничего не говорить. Липкий страх то и дело нашёптывал, что её убьют. Увезут за город, изнасилуют и бросят умирать, угостив ножом или пулей. Она не знала, сколько человек в машине, а когда попыталась снять мешок, на неё шикнули: «Тише ты!»

Потом, когда они остановились, её куда-то вели. Сначала как будто по коридору, затем по лестницам, а после был лифт. В конце пути с неё сняли мешок и грубо втолкнули в комнату.

Лизи обернулась к закрывшейся перед самым носом двери и забарабанила по ней. Закричала, требуя немедленно выпустить её. Она остервенело дёргала за ручку, но всё без толку.

— И что моя радость делала на вокзале?

Лизи вздрогнула и оглянулась.

— Представляешь, как я был удивлён, когда мне позвонили и сказали: слушай, Джокер, твоя пташка у поезда отирается. «Нихрена себе», — подумал я и велел тащить тебя ко мне. Ты думаешь, если уедешь из города, я тебя не найду? Ещё как найду. И накажу.

— Я не твоя вещь, — Лизи вложила в ответ всю свою храбрость. — И я не хотела сбегать.

— Правда? — голос наигранно наивен. — Тогда что ты там делала?

— Провожала Марту, она уехала.

— Как печально. Утешить тебя?