— Ну и прохвост. Помимо того что нагл, так он еще и ловок весьма. К такому спиной не поворачивайся, вмиг карманы обчистит. А ты, парень, случайно кошельки у людей раньше не щипал?
— Не было такого, — твердо ответил Агафонов.
— Точно? А то что-то слишком быстро ты своими пальчиками денюжку спрятал.
— Могу на кресте поклясться и в рожу плюнуть тому, кто будет свидетелем против меня.
И снова Белый засмеялся, а вместе с ним и Стессель и Кондратенко и многие другие генералы, да полковники.
— Однако, Василий Иванович, однако. С вашим парнем не соскучишься, — отсмеявшись, обратился ко мне Белый. — Хорошо, что он у нас не служит — унтера бы из него всю наглость вмиг бы повыбивали. Сломали бы парня в первый же месяц.
— Да, в солдатах не забалуешь, — поддакнул Стесель. И снова он обратился к Агафонову: — А скажи-ка нам, любезный, чего ты так долго возился с этим шаром? Чего летал вокруг него и не стрелял?
— Да я стрелял, Ваше Превосходительство, — развел руками парень, — да только все мимо. Тяжело стрелять и одновременно править крылом. А потом патрон у меня в барабане заклинило, вот я и кружил вокруг шара, одной рукой выбивал плохой патрон, а другой правил.
— А японец уже знал, что ты стрелял в шар?
— Уже знал, Ваше Превосходительство.
— И не стрелял в тебя в ответ?
— Так нечем ему было! Он в корзине своей сидел без оружия. Только одна подзорная труба у него была, да телефонный аппарат. Кричал в свою трубку, видимо, требовал, чтобы меня с земли подстрелили. Я видел, как на земле япошки забегали. Да только не попали они в меня, далеко я от них был.
— Повезло.
— Повезло. В крыле только две дырки потом нашел. И те случайные.
— Ну, что ж, любит, значит, тебя Богородица, коли из-под ружейного залпа невредимым ушел. Молодец, свечку в церкви поставь обязательно.
— Это всенепременно, Ваше Превосходительство. И за упокой тоже поставлю.
— А это по чью же душу?
— Так по японцу тому, что в корзине сидел. Разбился же, бедняга. А ему страсть как умирать не хотелось, я видел.
Стессель усмехнулся, потрепал Агафонова по плечу:
— Ну-ну….
Мы еще долго просидели в штабе. Стессель на радостях закатил небольшую вечеринку, приказал притащить шампанского, закусок и патефон. Налили Агафонову бокал шипучки, заставили выпить, а потом, расцеловав в небритые щеки, отправили отдыхать. Я же остался, как остался и Пудовкин, который своим фотоаппаратом фиксировал донельзя довольные лица. Что ни говори, а сегодня мы сделали великое дело. По сути, мы сегодня совершили первую в мире авиационную атаку. Атаку очень успешную и весьма важную. Снять с неба наблюдателя-корректировщика, это знаете ли, дорогого стоит. Мы сегодняшним своим деянием множество простых жизней сохранили.
Ну а чуть позже, когда легкий хмель ударил всем в голову, я предложил запечатлеть господ на синематограф. Предложение было встречено бурными возгласами, аплодисментами и уже через полчаса, я, посадив на стульчик оператора Петра, организовал дефиле господ мимо объектива кинокамеры. Генералы да адмиралы с гордым видом проходили мимо моточайки, трепали заново вызванного Агафонова за плечо, поздравляли его и изображали крайнюю озабоченность. Смотрелось, конечно, комично, но для кинохроники вполне пойдет. Будет потом что показать широкой публике.
На этой съемке я потратил последнюю пленку. С этого момента мне не на что было снимать и потому, проявив остатки да бегло просмотрев кадры на наличие брака, я тщательно запаковал жестяные коробки в вощеную бумагу, да заколотил в крепкий ящик. Да и саму аппаратуру разобрал и так же тщательно подготовил к транспортировке. Все это я решил отправить из Артура куда подальше — материал очень ценный и не хотелось, чтобы он пропал. С этого дня я стал искать возможности вывезти его за пределы крепости.