А народ в ресторане закусывал, выпивал, громко разговаривал, и казалось, чего-то ждал. Ждал развлечений, это было видно по их внимательным взглядам бросаемых на небольшое возвышение, похожее на театральный помост в миниатюре, некую сцену. Но там было пусто и народ, узрев эту пустоту, возвращался к поглощению.
Неожиданно для меня откуда-то из-за спины вышел полный человек и, сверкая ослепительной улыбкой, с легким наклоном головы поздоровался:
— Здравствуйте, Василий Иванович, здравствуйте Михаил Дмитриевич, как поживаете? Как здоровье?
Я с удивлением посмотрел на подошедшего, напряг память. Было какое-то смутное, нехорошее воспоминание об этой гнусной роже.
— Спасибо, хорошо, — напряженно ответил я. — А как ваши дела э…, Яков Эдмундович?
— Неплохо, господа, очень неплохо, — он, не спрашивая разрешения, подсел к нам за столик. — Сегодня необычайно много посетителей.
— Отчего ж так?
Он еще ослепительнее сверкнул вычищенными зубами.
— По Костроме уже разнесся слух об вашем удивительном таланте. И все эти люди пришли лично лицезреть вас и приобщиться к вашему, без всякого сомнения, великому гению.
Мишка, глотая в этот момент ледяной квас, подавился и зашелся кашлем. Я непонимающе уставился на гнусную улыбающуюся рожу.
— Чего?
— Ну как же, Василий Иванович, всю неделю вы у нас тут под гитару исполняли романсы собственного сочинения. Народ был в восторге от вашей манеры исполнения. Такого у нас в губернии еще не слыхивали.
— Э-э, романсы? — только и выдавил я из себя. И тут же вспомнил как я с гитарой в руках орал прямо вот с этой сцены какие-то песни. Помню поили меня за это безмерно. Брр…, аж передернуло. — И что же я пел?
— «Горочку» вы пели восхитительно, «Восьмиклассницу», «Над полями туман»… и еще другие, я не помню слов.
М-да, «Восьмиклассница» это однозначно Цой, «Над полями туман», наверное, тоже он, а вот «Горочка»… Я такой песни не знаю.
— Особенно посетителям понравилась «Горочка», — гнусная рожа ощерилась довольно. — Если вы не возражаете, то я хотел бы попросить снова вас спеть свои чудные романсы.
Ах, вот оно что! Вот почему этот тип ассоциируется у меня с какой-то гадостью. Он же, гад мерзкий, понял, что на мне можно заработать и пользовался моментом. Когда я был пьян, я с легкостью шел у него на поводу. Да в тот момент и по хмельному делу мне и самому хотелось проораться под гитару, но сейчас-то! Ненавижу когда на мне так в наглую ездят.
— Ну, нет, Яков Эдмундович, петь я больше не буду. Настроение, знаете ли, не то.
Он долго сверлил меня взглядом, а я его и он, наконец, понял, что халява закончилась. Но не слишком этому расстроился. Медленно склонил голову, признавая мою правоту, и ошарашил новой идеей:
— Тогда вы, наверное, не будете против, если ваши песни исполнит другой человек? Нет? Ну, вот и хорошо, — и встав из-за стола, поклонился, прощаясь и, развернувшись, крикнул во всю глотку. — Гришка! Давай, выпускай певца!
Вот же гад предусмотрительный. Подготовился и к такому варианту.
На сцену сей же момент выскочил франт в сценическом костюме, присел на любезно подставленный табурет, взял гитару наизготовку и… От такой манеры исполнения «восьмиклассницы» неродившийся еще Цой, наверное, волчком в гробу закрутился. Оно и понятно, лабух никогда не слышал оригинала. Ему не к чему было стремиться вот, и корчил он чужую песню по собственному разумению.
Следующей была «Горочка». Я поторопился, когда подумал, что не знаю ее. Прекрасно знаю, это была старая советская песня «Вот кто-то с горочки спустился». Бабка моя, еще несостоявшаяся в этом мире покойница, очень любила запевать ее за веселым хмельным столом. Голос у нее был — заслушаешься. Никто с ней тягаться не мог, всех перепевала своими хрустальными связками.
С «Горочкой» у певца получилось намного лучше, даже, можно сказать, близко к оригиналу. Он проникновенно выводил ее, передергивал струны, жмурил глаза, якобы от брызнувших слез. Публика была в восторге, некоторые дамы даже утирали носики платочком и промокали уголки глаз. А кавалеры не забывали подливать своим дамам ароматного вина.
— Пошли отсюда, Миха, — сказал я, вставая из-за стола, — трезвому здесь совсем неинтересно.
Мишка бросил в рот кусочек запеченной семги и поднялся.
— Пойдем, Вась.
А на сцене певун закончил исполнять «Горочку» и после бодрых аплодисментов взялся за терзание другой песни. На этот раз была «Осень» Шевчука. Я по этой песне в армии учился играть на гитаре.
Мы продрались сквозь толпу, что стояла за дверьми, ожидая освободившегося столика, и медленно пошли вдоль улицы. Торопиться было некуда, солнце еще не село, да и погода стояла просто замечательная. Было тепло и безветренно. Мишка за копейку прикупил кулек семечек у бабушки и сейчас шел рядом, безбожно засоряя мостовую.
— А ты у нас оказывается талантище! — толкнул меня локтем друг и повеселел. — Вон, какие романсы сочинил, бабы рыдают от умиления.
Я отобрал у него горсть семян и присоединился к активному замусориванию территории.
— А то! Я такой! Миха, а ты помнишь, как я пел по пьяному делу?