Двое из Холмогорья

Зал переходил еще в один коридор, в конце которого виднелось большое окно. Проводник толкнул ничем не отличающуюся от других дверь.

— Покои Великого магистра, — торжественно объявил он.

Покои сэра Годована представляли собой анфиладу из четырех комнат. В передней можно было оставить лишние вещи, тут же, за ширмой, находились туалетные принадлежности. Вторая комната, размером чуть больше первой, была погружена во тьму, но проводник оставил дверь открытой, позволив гостю разглядеть три шкафа, набитых всякой всячиной, два больших сундука с добром, несколько полок с книгами и узкую кровать в нише.

Только в третьей комнате засветились два окна, между которыми был установлен пюпитр для письма. В стене напротив помещался камин, возле него стояло большое удобное кресло, накрытое магистерской мантией. Задернутый пологом вход в последнюю комнату находился сбоку. Его словно защищали две подставки под доспехи — справа боевые, слева церемониальные.

Оставив Терри озираться по сторонам, проводник легким кошачьим шагом скользнул за полог. Молодой человек услышал, как он шепотом произнес его имя. Ответ прозвучал так тихо, что слов было не разобрать, но проводник тут же оказался в проеме, откинул полог.

— Только будьте осторожны, сэр Лейр, — почтительно сказал он, — магистру нездоровится.

Терри переступил порог.

Эта комната была меньше предыдущей — сделав всего три шага, молодой человек уперся в край широкой кровати, занимающей половину комнаты. В узкое стрельчатое окно падал свет заката и озарял лежащего на постели.

Увидев его лицо, Терри запаниковал еще больше: перед ним был совершенно незнакомый человек.

Несколько секунд он стоял столбом, разглядывал его из-под ресниц. В комнате сгустилась тишина, нарушаемая только тяжелым дыханием больного.

— Лейр? — наконец позвал Великий магистр. — Это ты?

Лейр очнулся от того, что его немилосердно трясло и качало какое-то дерево. Во всяком случае, лежал он на чем-то сильно напоминающем корявые, старые сучья. Но как он мог оказаться на дереве? Что происходит?

Юноша открыл глаза и сразу уперся взглядом в какой-то нарост, в коем не без содрогания опознал предмет женской анатомии, знакомый всем младенцам и бабникам. Но откуда женская грудь — на дереве? Или это не дерево? Он посмотрел по сторонам, потом перевел взгляд выше…

— А-а-а!

— Очнулся! — радостно завопил над ним хриплый старушечий голос, в котором звучала неприкрытая радость. — Очнулся, мальчик мой! Мой Терюшечка-симпапушечка! Мой Терюнчик-игрунчик! Мой Терешонок-кукушонок!

Старая, морщинистая горгулья подхватила Лейра когтистыми лапами и принялась отчаянно тискать, мять, щекотать, подбрасывать в воздух и нянчить как младенца.

— Ути-муси-пуси! — хрипела она. — Иди скорей к бабусе! Мой Теренок-зверенок! Мой Тереночек-котеночек! Мой…

— Хватит тебе с ним возиться! Что ты к нему прилипла? — нарушил идиллию еще один голос, такой же каркающий и хриплый, но более низкий.

Лейр обернулся. На поляне, среди разгромленного разбойничьего лагеря, стояла вторая горгулья, такая же старая, но с несомненными признаками мужеского пола. В одной лапе она — вернее, он — держала за шею главаря разбойников. Тот закатил глаза, высунул язык и посинел, всем своим видом давая понять, что уже давно стал трупом и потому просит не обращать на него внимания.

— Что хочу, то и делаю, Цуця! — Старая горгулья нежно придавила Лейра к своей груди, ласково провела когтями по его вставшим дыбом волосам. — Я так долго не видела моего Тереночка-малышоночка…

— И еще сто лет не увидишь! — Горгул развернулся к ним и ткнул когтем в Лейра. — Глаза разуй, старая перечница! Это же самозванец!

— Кто? — завизжала горгулья, крепче прижимая к себе Лейра и резко вскакивая. — Сам глаза разуй, каменная ты башка! Терибальдика нашего не узнаёшь? Кто его на закорках по всему замку таскал? Кто тетешкал? Кто сам первым вызвался лететь его встречать, когда Повелитель отдал приказ? «Я своего Терюшечку с закрытыми глазами где хочешь отыщу! Пошлите меня! Я моего мальчика не пропущу!» Кто так орал?

— Ошибся я, — отрезал горгул. — С кем не бывает? Сверху вроде похожим казался… Да ты сама посмотри! У нашего Терибальда волосики были черными, сам бледненький, а глазенки вот какие! — И горгул широко раскинул конечности, демонстрируя размер глаз.

— Врешь ты все, Цуця! — авторитетно заявила супруга, ибо всем известно, что только от дражайшей половины настоящий мужчина может выдержать такие оскорбления. — Потому как дурак ты и дураком помрешь! Наш мальчик много времени проводил на свежем воздухе, вот и загорел малость. Да и вырос он, потому что сызмальства хорошо кушал. Вырос, повзрослел, округлился где надо. А что волосики? Всем известно, — горгулья опять нежно провела когтями по стоящим дыбом волосам Лейра, — у маленьких они одного цвета, а с возрастом становятся другими. Кто черненьким родится — непременно светлеет. А кто беленьким — тот всегда темнеет!