Двое из ларца

— Невнятно. А сейчас что… утро?

— Утро, утро. Что-то ты совсем…

— А сколько разница во времени… с Москвой?

— А чего тебе Москва-то? Ну, с ней семь, а с Питером твоим — два часа, только в другую сторону. Ты чего, служивый, не в курсе, что ли? Как тебя зовут-то хоть, помнишь?

— Помню. Альберт, — Гурский попытался каким-то образом сопоставить в уме услышанные цифры, но помотал головой и решил отложить это занятие до лучших времен.

— У тебя вообще-то поезд скоро.

— Да-да, я помню.

— Завтракать будешь?

— Мне бы яду.

— А это запросто, — Петр поставил на стол недопитую бутылку. — И рыба вон осталась. Ты как?

— Даже и не знаю.

— Давай, хуже не будет, — он разлил оставшийся коньяк по стаканам и снял крышку с миски, в которой лоснилась маринованная по китайскому рецепту красная рыба.

— Опохрабримся?

— Очень бы хотелось.

Они чокнулись, выпили и закусили.

— Слушай, — Гурский полез в карман за деньгами. — Давай раскинем, сколько там с меня?

— Обижаешь, братан. Ты у меня гость. Ты уже ночью с пацанами раскинул. Документы-то хоть не в лопатнике были?

— Нет.

— Ну и хорошо. Вообще-то пацаны эти, они здесь как постоянные. Я, если увижу, лопатник с. них стребую, но уж деньги — извини… Ты сам-то появишься?

— Возможно.

— Ну и ладно. Тебе чего, в дорогу с собой чего-нибудь надо? Пожрать там, выпить?

— Даже и не знаю.

— Да ладно, заладил. Это ты сейчас так, а отойдешь — очень даже пригодится.

— Вот сюда бы дозаправить, — Гурский вынул из кармана флягу. — Только не паленого.

— Опять обижаешь. Конины?

— Давай.

Продавец Петр вышел в торговый зал. Гурский встал, потянулся, разминая затекшие мышцы, повесил сумку на плечо и двинулся следом. В зале толпились покупатели.

Александр подошел, к прилавку, взял у Петра бутылку, положил в сумку и протянул деньги.

— Давай-давай, пробей.

— Как хочешь… — Тот пробил стоимость коньяка по кассе, дал сдачу и сказал: — Ну чего? Залетай, если что.

— Непременно.

Они пожали друг другу руки, и Адашев-Гурский пошел к вокзалу.

«Все, — твердил он про себя. — Все. Ни глотка больше. И так время суток не ощущается совершенно. Даже на улице. Даже при естественном освещении. Девять утра у них тут. А по-моему, так ночь глубокая. Ну правильно, по Москве и есть два часа ночи. А что это он про Питер говорил, что два часа разница, да еще и в обратную сторону? Бред какой-то. Все… Больше ни глотка. А коньяк — стратегический запас».

Глава 27

Первым делом Гурский нашел на вокзале туалет. Умылся, перелил коньяк во флягу и рассмотрел купленный ночью билет. «Черт возьми, — возмутился он, — а что это она мне плацкартный дала? Ну да, я же не сказал, а она и не спросила. Увидела рожу… и дала в соответствии».

Он подошел к кассе.

— Девушка, я тут не посмотрел, вы мне плацкартный дали, а я…

— Я вам ничего не продавала.

— Ну да, не вы, но мне вот до Комсомольски…

— Что вы хотите?

— Я? СВ, разумеется.

— Нет СВ.

— А что есть?

— Купе.

— Ну ладно, давайте купе. Только целиком, я доплачу.

— Как это целиком?

— Ну как… чтобы никого больше в этом купе не было. Чтобы я один там ехал. Один, понимаете? •

— Минуточку, — кассир уткнулась в компьютер. — Нет, — наконец сказала она. — Не получается.

— Как это?

— Ну, пассажир, что вы мне голову морочите, я вам говорю нет, значит нет. Хотите, давайте я вам четыре билета купейных продам в один вагон, сами потом там и разбирайтесь, ну Боже мой…

— Не хочу.

— А чего вы от меня хотите-то?

— Ехать хочу по-человечески.

— Ну и езжайте себе. Возьмите билет, как все, и езжайте,

— Хорошо. Давайте.

— Чего давать-то вам?

— Дайте мне билет, и я поеду себе, как все.

— Какой билет-то вам, купейный?

— Купейный.

— Минуточку…

Адашев-Гурский вышел на перрон и пошел вдоль поезда. С трудом протиснулся сквозь толпу каких-то военных, которые, стоя у вагона, передавали свои билеты старшему, а уж тот предъявлял их проводнику и считал свою команду по головам.

Отыскав свой вагон, Александр показал билет, шагнул в тамбур, с удовольствием вдохнул специфический железнодорожный запах и, пройдя по коридору, вошел в пустое купе.

Здесь он засунул сумку в рундук под нижней полкой, повесил куртку на вешалку, закрыл дверь, уселся в уголок к окошку, положил руки на стол и закрыл глаза.

Наконец-то впервые за все это время он остался один, и не надо было ничего врать, придумывать, чтобы просто вот так посидеть в тишине.

А потом он возьмет белье, застелит постель и будет спокойно спать под мерный перестук колес до того самого момента, когда проводник разбудит его перед Комсомольском. Как хорошо быть одному. Какое счастье. И можно наконец снять ботинки.

В коридоре послышались голоса, дверь купе открылась, и в проеме возник коренастый мужчина в коротком пальто, мохнатой шапке и с большой сумкой в руках.

— Ну вот! — радостно сказал он. — А ты, мать, горевала! Мужик у нас здесь. Здрасьте!

— Добрый день, — Гурский попытался было вежливо привстать.

— Да сиди, сиди… — мужчина вошел в купе и обернулся. — Давай, мать, заходи. Сумки давай.