Двое из логова Дракона

— Он пришёл в себя? Очень хорошо. Да, это она. Во избежание повторных экспериментов над членами нашего экипажа, я забрал её с собой.

— И они не возражали?

Я вертела в руках маску, пытаясь сообразить, из чего она сделана. Что-то внутри нашёптывало мне идиотскую идею примерить её прямо сейчас.

— Не надо, — Джулиан забрал у меня маску. — Я не слышал протестов. Просто забрал маску, этого героя и ушёл. Как насчёт носилок, приятель?

— Уже иду, — проворчал Карнач и вышел.

Воспользовавшись моментом, Джулиан обнял меня и прижал к себе, уткнувшись лицом в мои волосы.

— Сладкая моя…

От мантии пахло сандалом и кедром, и я почувствовала, как моё тело потихоньку тает от счастья. Но растаять оно не успело. Карнач вернулся с носилками, которые как собака по команде «Рядом», двигались сбоку от него. Он молча запрыгнул в салон, отстегнул Дакосту от кресла, на руках вынес наружу и уложил на носилки.

— Спасибо, друг мой, — проникновенно произнёс Джулиан.

Было ясно, что он дурачится, но это игривое настроение, столь непохожее на ту тревожность, что терзала его последнее время, было приятной переменой.

— Не задерживайся, — шепнул он, и носилки с неподвижным магом поплыли к выходу из ангара.

— Доктор рассказал, что произошло? — спросил Карнач, когда он вышел.

— Нет. Потому что у нас дурацкая привычка скрывать информацию передаётся воздушно-капельным путём, — фыркнула я и, развернувшись, направилась вслед за мужем.

Ночь лежала плотным покрывалом на Тэллосе. Тьма опустила на город своё прохладное благоухающее тело, снизойдя из глубин космоса, чтоб дать земле отдохновение от ослепительного света и изматывающего зноя. Тишина и покой окутали запутанные улочки и маленькие площади, помпезные дворцы и строгие храмы, немые гробницы и шумные таверны. Свежесть поднялась из редких колодцев и родников, стекла с вершин низких гор в выжженные за день ложбины, выбралась из тенистых садов и взлетела на вершины башен и крепостных стен. И все обитатели Тэллоса: люди и животные, птицы и растения вздохнули спокойно, наслаждаясь этой краткой передышкой перед новым тяжким и жарким днём.

Бледный Лилос показал краешек серебристого с сиреневым отливом диска над дальним горизонтом, но его призрачный свет не затмил тысячи маленьких, подёрнутых дымкой звёздочек, загоревшихся на чёрном небосводе. Он лишь призрачной голубоватой кисеёй лёг на угловатые стены, плоские крыши и редкие вершины деревьев. Он протянул свою прозрачную руку на окраину, где загадочным дворцом прилегла на каменистую равнину баркентина, заглянул в её окна и окуляры внешних камер, протёк по длинным запутанным коммуникациям и щедро вылился в каюты и отсеки с имитационных экранов, заполнив тёмные помещения нежным светом.

И этот свет замерцал бирюзовыми искрами, отразившись в глубине хрустальных глаз Джулиана МакЛарена. Он сидел на постели, обняв руками колени, и снова задумчиво смотрел на экран, заменяющий окно в его каюте. Бархат Тьмы и ласковое серебро Лилоса обволакивали его сердце сладостной истомой. На губах его плыла мечтательная улыбка, и легкое прикосновение счастья наполняло душу спокойствием и ощущением, что всё ещё можно исправить и вернуть.

Он обернулся и посмотрел на спящую рядом жену. На её лице светилось то же выражение безмятежного покоя и счастья. Он долго смотрел на её высокий белый лоб, чуть вздрагивающие во сне ресницы и мягкие губы, к которым так и хотелось припасть, как к роднику в лесной глуши. Он коснулся пальцами прохладных шёлковых волос, провёл по гладкой бархатистой щеке.

Ему не хотелось ни о чём думать и ничего менять. Это мгновение растягивалось в вечность и медленно вливалось в память, чтоб остаться там уже навсегда, на долгие века тоски и одиночества. Он понимал, что его ждёт, но не позволял этому предвидению испортить последние часы и минуты его подлинной жизни, его человеческого счастья, его бесконечной и светлой любви. Он наслаждался тишиной и едва слышным дыханием любимой, ночным полумраком и тёплым светом, которым светились её лицо и тяжёлые локоны, ощущением тепла, исходившего от её расслабленного тела, воспоминаниями о безумной страсти и беспредельной нежности, охвативших их обоих несколько часов назад.

Но время шло, и пора было возвращаться в реальный мир. С сожалением он прервал это погружение в нирвану любви и счастья и посмотрел на часы.

— Пора, — беззвучно шепнул он и, наклонившись, поцеловал тёплый, чуть влажный висок Даши. — Спи, любимая. Пусть тебе приснятся чудесные, яркие и счастливые сны. Надеюсь, когда-нибудь ты простишь меня.

Он поднялся и вышел в гостиную, открыв шифоньер, достал чёрные брюки и натянул их, потом взял со спинки дивана мантию Танируса и набросил её на плечи.

Выходя из каюты, он на минуту задержался возле колыбели, в которой под звуки едва слышной нежной колыбельной спала его дочь.

— Спи, душа моя, — шепнул он. — Я всегда буду с тобой.

Он вышел из каюты и прошёл по пустому коридору к лифту, зная, что никого не встретит. Поднявшись на уровень выше, он направился в Зал Пентаграммы.