Двое на дороге (сборник)

– Опять ты все врешь. Ты не сердись, что я тебя сюда затащила. Хорошо?

Седой съел все, до последней крошки. И даже, наплевав на приличия, облизал тарелку. Увидя это, Аврора засмеялась.

– Смешной ты. Как Фунтик.

– Фунтик – это кто?

– Песик у меня был. Но под машину попал, и мы его похоронили, – в голосе Авроры послышались слезы.

– Странная ты. То смеешься, то плачешь.

Седой почувствовал, что начал проваливаться в пустоту. Сытый желудок давил на легкие, и приятная истома разливалась по всему телу. Сперва он боролся с дремотой, но потом сдался. Аврора еще что-то говорила, но он ее уже не слушал. Последней мыслью Седого было, что надо бы встать и уйти, а то придет злой дядя Сережа и надает по сопатке. Но сил сделать хоть одно лишнее движение уже не было, и Седой погрузился в глубокий спокойный сон. Он скатился по стене и головой стукнулся о паркет, но проснуться уже не смог.

* * *

Сергей Чирков, имевший среди своих собратьев по ремеслу кличку Китаец, сидел в баре и медленно потягивал текилу. Обжигающая жидкость, с легкостью проскочив пищевод, оседала на дне желудка, но долгожданного облегчения не приносила. Мозг, нисколько не затуманенный заморским алкоголем, оставался ясен, как будто и не было двух довольно вместительных бокалов. Это было плохо. Китаец хотел расслабиться, но этого, увы, не получалось. Он поднял тяжелый взгляд на бармена, остановившегося напротив и вопросительно смотревшего на странного постояльца. Показал глазами на пустой стакан, бармен плеснул на пару глотков. Опять посмотрел на Китайца.

– Хватит, – тот помотал головой, взял стакан, покатал в руке. Сделал маленький глоток, сморщился.

Пить больше не следовало. Сегодня он должен быть трезв как никогда, иначе можно не дожить до следующего утра. Китаец это понимал и дал себе слово, что эти пару глотков будут последними. Если бы Иван Иванович узнал, что Китаец покинул вверенный ему объект, то расправа не заставила бы себя ждать. Китаец многим рисковал и знал об этом. Но было одно обстоятельство, которое и привело его сюда.

Он вспомнил, что случилось шесть месяцев назад. Тогда с ним сыграло роковую шутку именно это мексиканское пойло, которое он держал сейчас в руках. Где-то с полгода назад, получив от хозяина выходной, целую ночь он провел вот в таком же баре, поглощая в неимоверных количествах текилу. В тот вечер Китаец был не один, а с другом да с двумя подружками, которых они прихватили по дороге, чтобы те скрасили их времяпрепровождение. Ночь была бурной, радостной, вино, шампанское, текила лились рекой. Короче, оторвались они на всю катушку, но все кончилось плачевно. Китаец от выпитого в один прекрасный момент съехал с катушек и пошел направо и налево крушить все, что попадалось под руку. И случилось же ведь так, что оказались в тот вечер в баре двое ментов, тоже отдыхающие от трудовых будней и проматывающие свои кровно заработанные. Одним словом, очнулся Китаец утром со страшно болевшей башкой и связанный по рукам и ногам, словно тот ребенок. Менты, оказывается, вызвали ОМОН, а те долго разбираться не стали и повязали распоясавшихся посетителей. Другану удалось уйти, а Китаец проснулся на нарах. Если бы не связи хозяина, то ему навряд ли удалось бы так быстро покинуть отделение милиции.

Но когда днем, опохмелившись и немного придя в себя, он предстал перед хозяином, Китаец вновь затосковал по нарам и крепкой решетке. Иван Иванович не кричал и не ругался, что было страшнее всего. Он просто подошел к Китайцу, снизу вверх посмотрел тому в глаза и начал молча бить по щекам. Голова Китайца моталась из стороны в сторону, из разбитой губы потекла кровь, забрызгивая белоснежную рубаху. Но он молчал и во время всей экзекуции не проронил ни слова.

– Пошел вон! – прошипел под конец хозяин, достал платок и вытер окровавленную руку.

Двое личных охранников вытолкали Китайца взашей, и он ушел, как побитый пес. Но то свое унижение, когда его хлестали по щекам, словно провинившегося школяра, он запомнил надолго. Это и послужило следствием того, что оказался Китаец в этом баре среди ночи. Были и еще мелкие обиды на хозяина, но это было главным. Никому и никогда Китаец не дозволял себя бить. И затаилась в его груди обида, которая родила в свою очередь месть.

Узнал он тогда особняком, через своего кореша, что случилась его пьяная выходка просто не в то время и не в том месте. У хозяина как раз дела пошли плохо, он был раздражен до предела, а тут Китаец со своими проблемами. Вот тот и сорвал на нем злость. Китайца это мало радовало. Месть жила в нем, подавляя все остальные чувства. И решил он ударить в самое больное место хозяина – по его семье. Знал, что тем будет сладостнее месть, чем больнее будет его обидчику. Просто пристрелить из-за угла, что Китаец мог сделать уже не один десяток раз, было банально и неинтересно.