Двое на карусели

Но прежде чем выбраться из балки, он запросил со спутника снимок прилегающей местности. Других домов поблизости не обнаружилось, и все же Дом посчитал нелишним выпустить разведчика – легкий геликоптер с трехметровым размахом лопастей. Дома умеют маскироваться, а пожар кустарника – напротив, демаскирующий фактор. Выползешь из балки наобум – тут тебе и влепят гостинец в фасад. Устранят конкурента с большим удовольствием и светлой радостью служения СВОЕМУ опекуемому. Любое действие производятся в границах расчетного риска. Домов много, а нерастраченных природных ресурсов меньше, чем хотелось бы.

Разведчик вернулся, не найдя причин для тревоги. Принимая его в ангар, Дом уже карабкался вверх по склону, радуясь своей удаче. Степные балки хороши как укрытия только для больных и немощных – может, повезет остаться незамеченным. Здоровому дому, не имеющему срочной нужды в регенерации или самоперестройке, претит ограничение свободы маневра – ему нужен простор.

Пробуждение было, как всегда, светлым и радостным. Приторно-надоевшим.

– Заткнись, заткнись, – забормотал человек в ответ на ласковое воркование Дома. – Уже встаю.

Брюзжа, он встал и оправился, брюзжа, проследил, как Дом сглотнул постель, отправив ее на дезинфекцию, брюзжа, присел на подбежавший на гнутых ножках табурет и принялся за еду. В его брюзжании не было настоящего раздражения; оно придет позже, если окажется, что лечебные снадобья, подмешанные в пищу, плохо подействовали и суставы сегодня снова ломит. Человек брюзжал просто по привычке. На самом деле он чувствовал подъем сил и ничуть не удивлялся этому. Дом оценивал текущее состояние спящего, сканировал его сны и всегда выбирал для пробуждения оптимальную гамму звука, цвета и запаха. Сейчас пахло земляникой, по стенам спальни бегали желтые и алые блики, звучала тихая музыка, и мягкий голос уговаривал принимать пищу неторопливо, ибо человека ждут сегодня великие дела, так что спешить негоже.

– Замолкни, – велел человек и сейчас же нелогично поинтересовался: – Какие такие великие дела? Говори.

– Жизнь – великое дело, – ответил Дом.

– Ага, – сказал человек. – Жизнь. Ну-ну. Великое, значит. В девяносто лет – оно да, пожалуй... Вот что, сделай-ка мне кружку хорошего кофе. С кофеином. Надоело это молоко.

– Нехорошо, – укорил Дом.

– Хорошо, – возразил человек. – Выполняй, и побыстрее. А пока дай полный обзор.

Стены исчезли – разумеется, только в человеческом восприятии. На самом деле никакой дом не сумел бы так быстро перестроить себя. Да и не захотел бы. Надо страдать сильным функциональным расстройством, чтобы хоть на секунду лишиться брони.

Человек оглядел окружающий ландшафт. Кивнул:

– Оставь так. Прокрути ночную запись.

Балка с нефтяным месторожденьицем заинтересовала его. Он сейчас же запросил материалы десятилетней давности и долго сравнивал. Поинтересовался добытым объемом. Достал шуршащую помятую схему и внес изменения. Нанес новую точку на одном из графиков.

– Недурно, недурно...

Человек работал, и Дом благоговейно молчал. Привыкший улавливать настроение опекуемого, он отлично знал, что сейчас любое вмешательство вызовет вспышку ярости. Иногда у человека ничего не получалось, и он мучился, но Дом знал, что чем сильнее мучения, тем большая радость ждет опекуемого потом, когда препятствие будет сломлено или обойдено. Без страданий нет настоящего счастья, и Дом был счастлив, когда был счастлив человек. Правда, за это приходилось и страдать вместе с ним. Молча.

– Гм, гм... Лучше, чем можно было ожидать... А вот это, пожалуй, аномально... – бормотал опекуемый.

Только перед обедом Дом посмел напомнить ему о необходимом моционе. «Массаж», – буркнул человек, не пожелав сегодня прогуляться в оранжерею, спуститься в тренажерный зал и погонять шары в биллиардной. Всего комнат было восемь, включая гостиную с настоящим камином и настоящими дровами, изысканную столовую, библиотеку, домашний музей, и в памяти Дома имелось втрое больше типовых проектов и программ, позволяющих сравнительно быстро переоборудовать, скажем, кладовку в плавательный бассейн, детскую, площадку для игры в сквош или астрономическую обсерваторию, – однако опекуемый сердился, когда Дом перекраивал внутренние помещения самовольно. Бассейн и обсерватория еще так-сяк, но детская ни разу не востребовалась – опекуемый был одинок. Вдобавок он был стар, и Дом уже много лет не предлагал ему интимных услуг, хотя был бы только рад отпочковать от какой-либо стены квазиживую куклу, покорную и умелую.

Пришлось ограничиться массажем. Чувствительные гибкие щупальца знали свое дело, человек блаженно покряхтывал. Разумеется, основная масса рецепторов обеспечивала внешний обзор, локацию почвы на предмет нефтяных линз и фугасов и готовность мгновенно защититься или ударить. Сколько Дом себя помнил, безопасность опекуемого всегда требовала намного больших затрат ресурсов, нежели будничные запросы его тела.

Пулеметная очередь прозвучала глухо, словно издалека. Человек встрепенулся:

– Что такое?

– Чужой разведчик, – пояснил Дом. Он чувствовал себя виноватым. – Сейчас приближу.