Двое (рассказы, эссе, интервью)

традициями. Он должен сказать обо всем этом, что думает. Хватит,

пора кончать с этой отвратительной вакханалией, которая

продолжается больше пяти лет, пожалуй, начиная с появления нового

журнала "Аполлон". Алексей Толстой вспомнил, с какой радостью и

ожиданием он воспринял приглашение нового журнала к

сотрудничеству, появление там своих первых крупных вещей,

серьезную поддержку на первых порах со стороны редакции и близких

журналу сотрудников: Волошина, Кузмина, Зноско-Боровского, всех

не перечтешь. Была интересная борьба, высказывались серьезные

мысли, печатались Бенуа, Бакст, Волошин, Николай Рерих,

Кустодиев, Иннокентий Анненский, Блок, Брюсов. Сколько в жизни

перемен, а там до сих пор парит дух благолепия и почтительности

перед "Аполлоном"" (стр.55-56).

Где - "там"? "Отвратительная вакханалия" происходит в "Аполлоне" или в стане его противников? Принимал ли в ней участие Толстой? "Аполлон" - это хорошо или плохо? И о чем здесь вообще речь?

А вот как происходит таинственный, волшебный творческий процесс.

Глубоко проникнувшись тривиальной мыслью о том, что писатель должен быть наблюдательным, В.Петелин усердно лепит образ:

"Много личного, автобиографического вложил в этот роман

Алексей Толстой. Разумеется, пришлось и туману напустить, все

перемешать, перепутать, чтобы не упрекали его в портретности"

(стр.60). "Надо, думал он, только запутать читателя" (стр.57).

"Все они принимали его за своего, в любом салоне, ресторане,

квартире перед ним открывались не только двери, но и души людей.

К каждому он находил ключик, с помощью которого мог открывать

самые затаенные уголки человеческой души" (стр.54), "благодаря...

умению войти в любую компанию как равный и свой человек, Алексей

Толстой мог свободно проникнуть в чужие тайны, ему свободно

рассказывали интересные эпизоды, случаи... возвращаясь... к себе

в гостиницу... лихорадочно записывал их" (стр.47).

Вот так, торопливо и воровато, "притворяясь своим", граф Толстой (у В.Петелина писатель постоянно обращается к себе самому: "граф Толстой"!) записывает чужие тайны, затем напускает туману, и,

"лежа в мягкой, уютной постели, он чаще всего приходил к

выводу, что приятного гораздо больше в жизни, чем удручающего"

(стр.66), "и весь оставшийся день провалялся на мягкой надувной

подушке" (стр.39),

перечитывая собственный рассказ:

"он радовался, когда писал эту сцену" (стр.40), "да, хорошо угадано здесь его состояние... Довольно точно в психологическом отношении угадано и его состояние, когда..." (стр.41), "да, пожалуй, он правильно закончил" (стр.42).

Сомнительно, чтобы такой творческий метод: проникнуть в чужую тайну, напустить туману и потом на мягкой подушке с удовольствием перечитывать написанное - порождал хорошую литературу. Сомнительно, чтобы мелкое крошево из частных писем, обрывков записей, материала рассказов и литературоведческих домыслов давало адекватное представление о мировоззрении, о внутреннем мире, о творческом методе писателя. Соединяя несоединяемое, склеивая несклеиваемое, В.Петелин верен своему принципу: не высказывать никаких своих взглядов на жизнь и творчество героя, давать ему высказываться самому. Однако то, что и как он заставляет его высказывать, как раз и выдает представления В.Петелина о писателе. И представления эти чрезвычайно странные.

Петелинский Толстой не полагается на свое воображение. Он, как мы видели, подслушивает чужие тайны и лихорадочно записывает. Все, что удается ему создать значительного,- автобиографично. Случайные оговорки? Литературовед неудачно выразился? Нет, это концепция. Вспомним, выше К.Чуковский говорит:

"Власть автора над своим материалом безмерна".

В.Петелин исправляет:

"Может, потому, что материал-то повести уж очень хорошо мне

известен..." (стр.263).

Отказывая писателю в праве на воображение, В.Петелин отводит ему роль соглядатая. Посмотрим на одном примере, к чему это приводит.

Добравшись в 1919 году на пароходе "Кавказ" из Одессы до Константинополя, Толстой с семьей погрузился на пароход "Карковадо", направлявшийся в Марсель. Не так уж много времени заняло это путешествие. Но это было болезненное расставание с родиной; впереди - неизвестность, позади страна в огне. Толстой и Крандиевская на всю жизнь запомнили это короткое путешествие. Оно нашло отражение в творчестве и того, и другого. Оно донесено до нас воспоминаниями и стихами Крандиевской, а также рассказом "Древний путь" Толстого. Путь из Одессы в Константинополь описан также в повести "Ибикус", сюжетно сюда же примыкает рассказ "На острове Халки" и еще кое-какие мелочи. Материал обширный, для добросовестного исследователя жизни и творчества писателя - интереснейший в благодарнейший. Пересказать этот жизненный эпизод не составляет никакого труда: все написано черным по белому. Если уметь читать. Что ж, вот и пересказ.

"Пароход "Карковадо" шел древней дорогой человечества.

Геллеспонт, Эллада, ущелья Арголиды, Гиперборея..." (стр.170).

Остановимся на минутку.