Двое с «Летучего голландца»

В дальнем углу плана виднелась дорога, ведущая из Чапелвейла, она была помечена — «дорога в Хэдфорд». Хват с ужасом понял, что они забрались в самый удаленный от Чапелвейла пункт. Дорога в Хэдфорд проходила севернее Чапелвейла. А из Лондона самый краткий путь к деревне был с юга, где проселочная дорога шла параллельно железной. Однако Хват счел за благо не посвящать в положение дел остальных.

Вместо этого он похвалился:

— Вот видите! Ничего я не заблудился! Говорил же вам, что знаю дорогу!

Он продолжал крутить руль, считая, что молчание его спутников свидетельствует об их согласии. Однако вскоре Болтун, перекрывая шум мотора, заявил:

— Но ты-то хвастался, что мы за четыре часа доберемся. А мы все едем и едем с пяти утра!

— Ну да! — согласился Хват, который имел оправдания на все случаи жизни. — А вспомни, сколько нам пришлось останавливаться? То этот фермер задумал в нас камнями кидаться, то коровы дорогу загородили, а когда мы случайно повернули не к той деревне, вам еще пришлось толкать машину назад! И на почту мы заезжали — узнать дорогу. Вот это все нас и задержало, на это и время ушло.

Болтун грустно вздохнул:

— Хорошая была эта леди на почте. Воды собиралась мне дать. Хотел бы я сейчас выпить водички!

— А по мне, так лучше пива, — злобно хмыкнул Тумба. — И хороший бифштекс в придачу, да еще бы пирог с почками. Помираю с голоду! С утра только кусочек хлеба проглотил!

Болтун промокнул шарфом свой многострадальный нос.

— Я просто подыхаю! За бсю дорогу ди разу де остадобились перекусить.

Темнело все больше. Хват наехал на ветку, валявшуюся посреди дороги, и заскрипел от злости зубами.

— Заткнитесь вы, обжоры! Только и думаете, как брюхо набить! Еще одно слово, Болтун, и я остановлю машину, а из тебя самого сделаю сандвич! Как ты на это смотришь?

— Ух!

Хват не сообразил, что это ухнула сова, и продолжал:

— Вот тебе и ух! Так что закрой пасть!

— Да я дабно болчу.

— И хорошо, не распускай слюни. Ага! Вот впереди какие-то огни.

— Это, верно, Хэдфорд, — воскликнул Тумба. — Может, разживемся там какой-нибудь добычей?

— Разживемся, если остановимся, — отозвался Хват, не отводя глаз от дороги. — Но мы останавливаться там не станем. Клянусь, дочка мистера Боу уже не может взять в толк, куда мы задевались.

— А… эта та маленькая «мисс — задери нос», — скривился Болтун. — Папочка велел вам сделать то, папочка велел вам сделать это… И смотрит на тебя так, будто наступила на что-то скверное.

Хват фыркнул:

— Пусть смотрит, как хочет, пока ее папочка нам деньги платит. Пять гиней каждому за то, что припугнем какую-то старушонку, выгоним ее из собственного дома. Неплохая плата за такую ерунду.

Урчанье в животе Тумбы заглушило даже рев мотора. Он печально погладил живот.

— Плевать на пять гиней! Сейчас я бы на все пошел ради кулька рыбы с жареной картошкой с солью и уксусом.

— Толстый ублюдок! Ни о чем, кроме обжорства, думать не можешь!

Но и это утверждение заглушил новый приступ урчанья в животе Тумбы. Он скорбно смотрел на проносящиеся мимо поля.

— Не виноват же я, Хват, что у меня желудок больше, чем у тебя.

— Да уж, если б у тебя мозги были такие, как твой желудок, ты бы у нас уже давно стал премьер-министром. Ни больше ни меньше!

— А что у премьер-министра тоже большой желудок? С чего бы это, как ты думаешь, Хват?

— Что? Что ты несешь? Спи уж лучше, Тумба!

— Можно и я сосну, Хват? — задрал ноги на приборный щиток Чудила.

Хват снял одну руку с руля и больно ущипнул Чудилу.

— Нет, нельзя! Держи глаза открытыми и следи за дорожными знаками!

Глава 41

«Будь сердцем добр, и чист и верен, как огонь. Пусть свет Святого Марка донесет мои слова до тебя. Э. д. У.».

Эми уже в третий раз зачитала эти слова дамам и мистеру Брейтуэйту, сидевшим в наступивших сумерках вокруг стола.

Вошел Бен с зажженной свечой в руках.

— Джон велел мне принести вам свечу, а то вы испортите глаза, вглядываясь в эту бумагу.

Миссис Уинн не признавала ни газового, ни электрического освещения, она придерживалась старых порядков, и в ее гостиной стояли четыре красивые керосиновые лампы. Бен зажег одну на камине, две — на подоконниках. Он поднес свечу к фитилю четвертой — самой большой лампы с высоким стеклом и основанием кремового цвета. Эта лампа стояла на том столе, где лежал листок, и, загоревшись, засияла мягким, ровным светом.

— Ну, теперь вам будет легче думать, — усмехнулся Бен, — по крайней мере, будете видеть, над чем голову ломаете. Миссис Уинн, я пойду, пройдусь с мужчинами.

На лбу старой леди пролегла озабоченная морщина.

— Ага, вот о чем вы договаривались в кухне. Я так и знала! Как только услышала про телеграмму о тех типах на автомобиле. Смотри, Бен, будь осторожен, слушайся сержанта Паттерсона, эти негодяи — народ опасный.

В голубых глазах странного юноши с моря мелькнуло нечто, подсказавшее миссис Уинн, что ему приходилось встречаться с опасностью много раз. Он ласково погладил ее по плечу, и от этого прикосновения ей стало легче на душе.