Двое среди руин

      Она отошла вглубь, куда-то, к очагу. Я вытянулся, пытаясь утихомирить жар, бушующий в груди. Это невозможно… Невозможно - когда двое, принадлежащих к разным возрастным категориям, разным судьбам, а главное - разным полам! - вынуждены жить вместе… Невозможно, потому что природа сильнее, и сил противится ей, уже не осталось. Она - женщина, а я - мужчина. И я не могу не желать ее… И мне уже совершенно плевать, сколько ей лет, и сколько прожито мной - в наших условиях это не имеет ровно никакого значения. Мы остались одни, остались чудом, среди такого количества погибших, что просто не имеем право жить моралью прошлого. Или… именно прошлое мешает нам жить?

      - Не дергайся и лежи спокойно. - Голос Наты прозвучал совсем рядом. - А то я стану тебя поправлять и ничего не получится. Вот… хорошо.

      Она положила листок на колени, взяв для опоры поднос из обнаруженного нами сервиза. Карандаши собрала веером в стаканчик, и, чуть подумав, вытащила один…

      Работа продолжалась примерно с час. Может, и больше - я просто не заметил, стараясь не шевелиться, чтобы не помешать девушке. Все это время она, то бросала на меня короткие, изучающие взгляды, то, склонялась к бумаге. Наконец, Ната выпрямилась:

      - Ну вот… смотри.

      Я подтянулся на руках, приняв сидячую позу. Она протянула листок, заодно поднеся к нему лампадку:

      - Не очень, наверное…

      - С ума сойти…

      Я рассматривал себя, словно в зеркале. Но отражало оно не меня… Вернее, не меня такого, каким я видел себя всю свою жизнь - а другого, с более жестким и уверенным взглядом, с уверенностью и опытом… Откуда? В портрете угадывалось все - страшные испытания, муки выбора, надежда… И - что-то вовсе неуловимое, скрытое от глаз. Если точно - как раз глаза… мои, но и одновременно, чужие… Словно зрачки зверя, готовящегося к прыжку! Откуда в ней такая сила? Как можно так видеть человека?

      - Плохо, да?

      - Не прячься за словами… Я, действительно, такой?

      Ната словно сглотнула - я понял, что она тщательно выбирает выражения, боясь меня обидеть:

      - Я предупреждала.

      - Я не о том. У меня нет ни малейшей обиды - если ты так решила. Ты видишь самое дно… словно душу. Как?

      - А как ты видишь меня? Разве похоже на правду то, что я тебе рассказала? У каждой второй девчонки есть в запасе подобная история… Залетит по глупости, или, по пьяни - а потом вешает лапшу каждому встречному, типа, я не я и вообще - сама невинность! А ты - поверил. И ни разу не сделал попытки уличить обман. Значит - тоже видишь. Только и разницы, что ты делаешь образ словами… а я - карандашом.

      - Я не делал образ.

      - Делал. - Ната выпрямилась и смотрела прямо в глаза. - Ты тоже меня нарисовал. Такой, как хочешь… видеть. Внутри…

      - Я понял.

      Взяв ее ладони в свои, я, как можно нежнее, прислонил их к лицу. Ната тихо произнесла:

      - Если вдруг растает лед, небо ведь не упадет? Солнце не прервет свой бег, если плачет человек. Не вздымается волна, и молчит во тьме Луна. Тишиною дом объят, не шумит далекий сад. Нет в ночи правдивых слов - им лишь требуется кров. Что любовь? Она слепа… Что желанье? Тропа. И на ней, то тут, то там, шепчут сказки по углам. Если им поверит кто - попадется, ни за что… Небо ведь не упадет. Если вдруг растает лед…

      На щеках девушки появились крохотные капельки…

      - Ната! - Забыв обо всем, я рванулся к ней. Она сразу поднялась и чуть отодвинулась назад:

      - Вот видишь. Сейчас я беззащитная, кем-то обиженная, слабая… Ты поверил? Ты тоже умеешь… Рисовать.

      Она смахнула слезинку - фальшивую, ли? - и умчалась в дальние комнаты. Я услышал громкое пение и довольную возню - Угар примчался на зов хозяйки и они, уже вдвоем, носились по подвалу, создавая бедлам не меньший, чем тот, что мы застали по возвращении…

      Землетрясение несколько преобразило местность: что-то рухнуло окончательно, что-то, наоборот, вылезло, после многодневного нахождения под землей и пеплом. Мы удивленно смотрели, как из земли показался остов давно сгоревшего троллейбуса - он напоминал скелет доисторического динозавра, пробитый во многих местах и покрытый ржавчиной… Упал шест, стоявший на вершине холма и служивший ориентиром, но в нем больше и не было нужды. Мы так хорошо знали город, что могли отыскать дорогу практически в любом направлении. Появились новые ручейки и провалы - их приходилось обходить стороной, не зная, что может таиться под внешне крепким краем земли, возле трещины. Жизнь вновь налаживалась. И, все же, оставалась прежняя проблема, решение которой уже не могло откладываться надолго: я чувствовал это по взглядам самой девушки…

      - Дар, принеси, пожалуйста, воды. Я хочу искупаться. И тебе не помешает тоже...

      - Ты же вчера мылась?

      - Ну и что? Пока все это разгребешь, - она указала на кучу мусора, - семь потов сойдет!