Двое среди руин

— Оставишь, да? А пока ты будешь собирать эти поленья — они придут стаей и разорвут тебя на маленькие кусочки. И тогда я, несчастная, голодная и холодная, замерзающая в одиночестве, брошенная на произвол судьбы жестоким, взрослым дядькой, забьюсь вон под тот пригорок и там закрою глаза — учти, все в слезах! — и умру… Но не сразу — буду скулить и ныть от холода, вот так!

Я шлепнул ее по мягкому месту.

— Подымайся. Шут с тобой — пошли вместе. Но учти — снова застынешь — не помилую. Буду тебя греть, предварительно раздев догола, так что кожа слезать начнет!

— Может, я этого и хочу…

Я отвел глаза — смеялась ли она в этот раз? Ната ждала ответа, и я глухо произнес:

— Возьми хоть этот дрын, мало ли…

От укрытия до брошенного бревна было около пятидесяти шагов. Как только мы подошли к месту, ветер, словно по волшебству, прекратил нам досаждать, и сразу все стихло… В полной тишине удары топора по мерзлой древесине звучали, как удар молота по наковальне.

— Плохо, что пилы нет. Тогда бы я тебе помогла.

— Да? А что, ты и пилить умеешь?

— Умею, — она вздернула носик. — Не только языком — если ты это имел в виду. Папа учил, когда мы выезжали на дачу. Он, вообще, был мастером на все руки.

— Ната… Ты так часто вспоминаешь о нем. Если бы он тебя забрал, все могло быть в твоей жизни иначе? Тебе было лучше с ним, чем с мамой?

— Нет. Я плохой ребенок — больше эгоист, чем ты думаешь. Вспоминала о нем, когда мне что-нибудь нужно, а так… Вела себя, как все дети, наверное… Да у нас и не принято было виснуть на шее у родителей. Хотя мне так иногда этого хотелось… Но мама это пресекала — телячьи нежности. Правда, с братом она была иной…

При упоминании о брате у нее слегка скривилось лицо. Но Ната быстро справилась с собой и вновь заговорила прежним, почти равнодушным тоном…

— Я праздники очень любила — Новый год. Столько всего! Сугробы, елка, игрушки! Мороз такой — вкусный! Папа вешал подарки — это когда я совсем маленькая была. Мешочек с конфетами или куклу.

— Ты и в куклы играла?

— Дар, ну ты сам как ребенок, право… Неужели я так взросло выгляжу? Ты словно забыл, что я тоже была девочкой… Хоть немного. Или, можно подумать, я теперь такая взрослая?! Нет. Я в куклы не играла. Предпочитала с мальчишками — в машинки или солдатики. А когда научилась читать — книги мне заменили все: и игрушки, и друзей… Это плохо, да?

— Когда нет друзей? Плохо… Делиться прочитанным не с кем.

— Где их возьмешь? А у тебя они были?

Я глухо ответил:

— Были… Давно. А потом появилась жена. Самый мой преданный и самый верный друг. Она всегда была готова встать за меня горой — даже если я был не прав. И никогда меня не предавала.

— Да?

Тон, с которым она это произнесла, мне не понравился…

— Ты так в ней уверен… — она продолжила после некоторой паузы, заметив, что я не спешу отвечать. — Поэтому и уезжал все время подальше?

— Не намекай, Ната, на то, чего ты не можешь знать. Я не сбегал от семьи — просто пытался ее обеспечить.

— И какая это, в таком случае, семья? Ты — тут, она с ребенком — там! Видела я таких…

— Каких?

Ната опустила голову, стараясь не смотреть мне в глаза.

— Разных… Их жены оставались далеко. А они, зарабатывая деньги, заодно искали себе развлечений…

Я пожал плечами.

— Это меня не касается.

— Я бы не отпустила! Не понимаю я таких жен!

— Твой папа вас обеспечивал? Вроде, помнится, ты говорила, что до того, как он ушел — вы жили неплохо. А если бы нет? Двое детей, жена — и все встречают его дома с голодными глазами! Как ты думаешь — он уехал на заработки, если бы не имел денег, чтобы вас прокормить?

Она замкнулась — плечи девушки предательски вздрагивали, и я, оставив топор в бревне, подошел к ней.

— Ната?

— Они умерли, Дар. Все. И папа, и мама… и он тоже.

Я понял, что она говорила о брате, который вверг родную сестру в пучину грязи и несчастий, оборвав ее короткое детство… Даже после этого она сохранила в себе силы не говорить о нем плохо — так, как не говорят о мертвых.

— Ты и его… жалеешь?

— Да, — просто ответила Ната. — Я, наверное, слишком… нет, не стоит. Конечно, ты прав. Он того не стоит. Но я не умею приговаривать людей к смерти.

— И мне не приходилось. Но его — убил бы голыми руками!

Ната грустно произнесла:

— Не надо так… Я не хочу видеть, как ты поднимаешь… Как ты можешь поднять руку на человека. Что-то изменится тогда между нами.

Я обнял ее, и мы молча стояли, перестав вдруг говорить о прошлом. Стоило ли оно этого? Все ушло… сгорело в страшном вселенском огне, провалилось в бездну чудовищных пропастей, легло под тяжелые пласты исковерканной земли. Это было совсем недавно… а казалось, что в другой жизни.

— Пойдем.