Двое строптивых

Иные магистры почтенно восседали, отдыхая от трудов своих, иные изображались в полном решимости действии…

Большая часть могил была разорена турками в поисках сокровищ, когда Родос пал на исходе 1522 года, а взрыв пороха в 1856 году уничтожил всю эту красоту, оставив нам на память лишь жалкие останки фундамента. Причем взрыв был такой силы, что, как было уже отмечено ранее, снес наполовину и дворец великих магистров.

Подойдя к надгробию магистра де Гозона, Лео прочел французскую надпись, гласившую: "Гений, победитель силы. Дьёдоннэ де Гозон, простой рыцарь, убил чудовищного гада страшной величины".

Впрочем, раздумывать о том, насколько правдива надпись, было некогда — юный Торнвилль приступил к таинству исповеди пред одним из орденских капелланов, который поначалу ужаснулся, услыхав о том, что рыцарь не был на исповеди и не причащался Тела Господня более четырех лет. Разумеется, как только Лео указал причину, не могшую не быть уважительной, капеллан смягчился, и все же течение исповеди периодически напоминало допрос.

Торнвилль подивился было, что капеллана волнует не состояние его души, но потом решил, что, коли надо, пусть так и будет, значит, велено начальством, и этому решению надо подчиниться.

Капеллан играл на его душе, как на арфе, умело анализируя умонастроение исповедника, порой запутывая вопросами, переспрашивая и неожиданно возвращаясь к предметам, давно, казалось бы, выясненным и обговоренным.

Да, без сомнения, это был форменный допрос, обставленный так, словно был санкционирован самим Богом, да еще с целой свитой святых, перед мощами которых, находящихся в храме, рыцарь должен был засвидетельствовать истинность своих слов.

Наконец, исповедь-допрос завершилась, капеллан наложил на англичанина епитимью, заключавшуюся в каком-то немыслимом количестве каждодневных молитв (не помня о наставлении Христа не уподобляться в молитве язычникам, думающим, что в многоглаголании своем услышаны будут), после чего Лео отстоял службу и причастился облаткой — Телом Христовым.

После службы Лео решил немного прогуляться по греческой части города, о чем предусмотрительно доложился в "оберже" еще утром. После полумонастырского уклада той части города, где жили иоанниты, греческая Хора его откровенно порадовала.

Кругом бурлила жизнь. Трактирщики, лавочники наперебой зазывали англичанина перекусить или приглядеть какой товар для себя или подружки. После церковной службы хотелось есть, и Лео позволил себя уговорить перекусить, заказав вареных осьминогов — для экзотики, а также какого-то тертого сыра с приправами и красного вина. После вчерашней попойки немного вина оказалось в самый раз, чтобы улучшить самочувствие.

После этого, завернув к ювелиру, Лео заказал ему серебряный перстень, объяснив и в меру уменья нарисовав, какой на нем должен быть герб. Затем прошел на главную торговую улицу, ведшую через весь город от Морских ворот, но шумная суета вокруг утомила его, и он свернул в переулок, побродил по узким улочкам, где то тут, то там неожиданно возникали небольшие византийские церквушки с крытыми черепицей куполами.

После этого Торнвилль вновь вышел куда-то на оживленное место, ближе к морю. Очевидно, там по преимуществу жили горожане латинского происхождения, побогаче, хотя встречались и греки. Кругом расхаживали красивые женщины, латинянки и гречанки, разодетые по моде в дорогие франкские ткани и вельвет.

Не только их шея, грудь и чело, но даже широкие рукава были изукрашены драгоценными камнями и жемчугами. Некоторые носили столь тяжелые золотые (или серебряные позолоченные) цепи, что современник ехидно писал о том, что местные модницы с трудом выдерживали их вес. Изящные туфельки были инкрустированы перламутром и черепашьим панцирем.

Лицезрение этих веселых, красивых, легкомысленных дев и жен с огненными очами и рьяно рвущимися на волю из-за шнуровок персями совсем оживило Торнвилля, почуявшего себя волком в овчарне — жизнь-то какая, лови да бери! Правда, тут же пришлось себя одернуть, ведь не так давно Лео обещал себе воздержаться от мыслей о женщинах, чтобы произвести хорошее впечатление на рыцарей ордена. К тому же, если говорить по правде, почти все беды юного Лео, которые ему случилось пережить в последние годы, случилось из-за женщин. Следовало дать себе передышку прежде, чем бросаться в новые приключения.

То, что Лео застал в "оберже" по возвращении, стало лишним подтверждением — если молодого рыцаря уличат в связи с женщиной, то не будут снисходительны.

Далеко по двору раздавался свист плети и стоны, так что даже старая лошадь, ходившая по кругу и накачивая воду, встревожилась.

— Это что? — спросил Торнвилль у орденского слуги, на что получил меланхоличный, но с изрядной долей ехидства ответ:

— Это рыцарь Пламптон плоть усмиряет!

Действительно, тот, запершись в своей каморке, нещадно хлестал себя плетью-многохвосткой, стеная от боли и греховных помыслов: только и было слышно, что "Господи, помилуй!"

— Отметьте там у себя, что я пришел, — мрачно изрек Торнвилль и направился отдохнуть.