Двое строптивых

— Сам льешь — не я пью, — усмехнулась Львица, чем придала Торнвиллю вдохновения на целый речитатив:

— Элен… меня по-прежнему сжигает любовь к тебе, и я был бы еще более настойчив в стремлении видеть тебя, говорить с тобой — просто всегда получается, что я всегда тебя расстраивал, что бы ни делал. И приходится ломать голову над тем, как же я мог вытоптать нежный росток, едва проклюнувшийся в бесплодной пустыне моей неутоленной страсти! Нет, только не подумай, что я ною — но силы уже на пределе. Память не отнять, она всегда со мной. Я живу не настоящим, но воспоминаниями о редких минутах твоей благосклонности — а ведь тяжело жить прошлым! Часто один брожу по тем местам, где мы с тобой, бывало, ходили, и думаю о тебе. Я все время думаю только о тебе! Назови меня хоть каким угодно дураком, но только это дает мне жизнь. Не подумай, что я преследую тебя ради удовлетворения каких-то своих амбиций — тысячу раз нет. Я не охотник за сердцами, которые затем разбивает. И я скорее убил бы себя, чем намеренно причинил тебе боль. Ты часто бежишь от меня… Но когда я вижу тебя хотя бы во сне, я чувствую счастье. Благо над снами ты, как и над памятью, не властна. Не властна в том смысле, что не можешь изничтожить их, но в то же самое время ты владеешь ими как единственная царица! Неужели и сейчас в моих словах ты прозреваешь ложь? Я… задыхаюсь без тебя, как рыба на песке. Не могу без тебя… Но это — не мольба о милосердии!

Лео вдруг раскипятился и еще яростнее продолжал свою пылкую речь:

— Просьба унижает! И я не прошу, а просто говорю: отдай мне свою руку и сердце — или одари хоть словом ласковым, хоть взглядом! Дай исстрадавшемуся сердцу глоток живительного счастья, умасти душевные раны елеем ласки и любви. Ведь ты — женщина! Вспомни о своем предвечном предназначении: дари жизнь и счастье своим существованием подобно тому, как солнце дает жизнь всей твари земной! Я люблю тебя, Элен! Хочу всегда быть рядом с тобой, защищать, помогать — нет, только не думай, что я считаю тебя слабой! Богиня! Время идет, и пока оно еще милостиво к нам, но что будет дальше — кто знает? Что нам уготовано? День счастья, год или целая жизнь? Почему ты заранее уверена, что ничего из этого не выйдет? Почему ты даже не желаешь попробовать? В любом случае лучше сгореть за час, чем тлеть век. Знаешь ли ты, прелестная дева, что такое огонь страсти?! Меня он не покидает, заставляя не находить себе места и сотни, тысячи раз пережевывать каждую нашу встречу и думать о каждом неверном слове или поступке, который тебе не понравился. Так неужели мое счастье на этой земле только и заключается в воспоминаниях о редких моментах, когда мне казалось, что клокочущая лава моей любви все же растопит ту ледяную оболочку, которой ты закрыла от меня свое божественное сердце! Мне все время кажется, что я делал что-то не то и не так, несуразно, или же не преодолел лишь какую-то малость, отделяющую Сизифа от вершины горы — я не знаю. Укажи мне путь, как завоевать твое сердце! Хочешь — мы отправимся на Кипр и обвенчаемся в храме Лазаря?!

Элен при этих словах заметно помрачнела, и это не ускользнуло от Лео.

— Не уверена, что расцветешь со мной? Но мы, как в арабской поэзии, соловей и роза. Он любит ее и, верный и преданный, каждую ночь поет ей свои любовные песни. И вот уже в порыве страсти он летит к ней, и ранит свою грудь о ее шипы, но, истекая кровью, не клянет ее, а напротив, рад, что приблизился к ней, хотя бы и ценой жизни, и в последний раз вдохнул пронзенной грудью ее небесный аромат. Я, правда, не знаю, каково отношение розы к соловью… но верю, что такое же. А без этой веры соловья остается только на чучело пустить в назидание прочим…

Лео окончательно сник и закончил:

— Люблю тебя, моя царица роза. Что ж ты скажешь твоему печальному соловью?

Глаза их встретились. Лео поразился той бездне страдания, что он узрел в очах Элен. Тяжело дыша, она еле могла говорить, судорожно выдавливая слова сквозь сжатое спазмом горло. Речь ее была горька и жестка:

— Слова, и только слова. Все вы большие мастера говорить — а потом что? Коварный! Недаром я тебя так назвала. Ты — такой же, как и все, только еще опаснее, потому что небезразличен мне. Лжец.

— Но почему ты так говоришь? — ужаснулся Лео.

— Потому что знаю.

— Я за каждое свое слово отвечаю!

— Да? Значит, забыл, о чем сейчас говорил столь возвышенно и высокопарно? Преследуешь меня, словно лесную дичь, а сам: "И я скорее убил бы себя, чем намеренно причинил тебе боль". А сколько душевной боли ты мне принес! Соловей, нанизавшийся на розу! Уморил. Нет таких соловьев, сэр рыцарь. Есть свистуны.

— Испытай, чем хочешь!

Элен вскочила, словно разъяренная львица. Вслед за ней вскочил и Торнвилль. Чувствовалось, что малейшей искры достаточно для того, чтоб столь долго пестуемое взаимное сопротивление дало страшный взрыв.