Двое в доме

— Нет, спасибо, в комнату не пойду, не буду топтать, — отсчитывает деньги — сто рублей ей, сто двадцать Павлу Матвеевичу. — Распишитесь и за него.

Елена Дмитриевна расписывается.

— Спасибо.

— Пожалуйста. До свиданья.

Хорошая женщина, молодая еще, предупредительная… Елена Дмитриевна закрывает дверь, пересчитывает деньги; все правильно — двести двадцать рублей. Тридцать сразу нужно отложить для Виктора — месячный взнос за кооперативную квартиру: Ася, жена Виктора, купила ее еще до замужества и вот уже пять лет выплачивает — просто какая-то прорва! Живут втроем на одну зарплату Виктора, куда уж им еще пай тянуть, и так кое-как перебиваются. Надо Оленьке купить костюмчик, совсем обносилась — еще рублей двадцать, продуктов подкупить ребятам… Раньше как-то удавалось откладывать, сейчас все уходит; трехпроцентные облигации — тоненькая пачка осталась — тают, особенно летом, когда ребята везут Олю на грязи. Дима нет-нет да пришлет денег, хотя у самого семья, а Вера, наверно, думает, что они требуют с него, — все-таки что-то в ней есть болезненно подозрительное. А ведь они с отцом только и твердят Диме: «Не смей присылать, у нас есть, нам хватает»… От Леонида и ждать нечего, да никто и не ждет, хоть в последнее время сам не просит, и то слава богу.

Елена Дмитриевна кладет деньги в сервант, в верхний ящик. Так вот считаешь, считаешь ежедневно, по копейкам, а потом ловишь себя на мысли, что стала скупой… Господи! Да все бы распродала, все бы до нитки, в долги бы влезла по гроб и все бы деньги тому отдала, кто бы Оленьку на ноги поставил, вылечил бы!..

Елена Дмитриевна вдруг всхлипывает.

Суп готов; она выключает газ и вспоминает, что собиралась прибрать в квартире. С тряпкой обходит она комнаты, проведет по серванту, по столу, по шкафу… как быстро постарела мебель, а недавно, кажется, покупали, — и стеллаж с книгами перекосился, того и гляди рухнет. Вот чего по-настоящему жалко, так это книг. Никогда не простит Леониду, что, когда уезжал, много повытаскал и тайно сдал, — и лучшие ведь книги выбрал, бессовестный, хоть до сих пор отнекивается: не брал. А где, скажи на милость, «Сага о Форсайтах»? где «Хождение по мукам»? «Будденброки»? У нее все записано, пронумеровано… Последние годы ничего не прибавляется, только убавляется. Чтобы купить новую книгу, нужно заводить знакомства — какая-то ерунда! — лучше уж взять почитать в библиотеке. Двести томов пришлось сдать прошлым летом, когда Оленька лечилась в Евпатории.

Елена Дмитриевна проводит по корешкам влажной тряпкой, стирая пыль. Что-что, а читать у них любят все, все запойные. Леня и Виктор испортили глаза, оба теперь очкастые, хотя это, может, и не от книг. Смех и грех, когда, бывало, рассядутся за обеденным столом: отец с газетами, ребята с книгами, покричишь, покричишь — плюнешь и сама возьмешь какой-нибудь журнал.

Елена Дмитриевна смеется и всхлипывает.

На вечер у нее приготовлен толстый детектив, удалось достать в библиотеке. Павел Матвеевич ложится в пол-одиннадцатого, а до этого смотрит телевизор. «Ты бы почитал лучше». — «Не могу. Голова болит». Может, и так, но от телевизора почему-то не болит; да нет, просто отговаривается, — ничего не поделаешь, разучился читать; что ж, лучше телевизор, чем сидеть и вскрикивать: «Дима, сынок!».

Ее время начнется после одиннадцати. Он заснет; в доме тихо, папироса дымится, страницы шелестят… Как все-таки странно: всю жизнь отдала медицине, а мечтала всю жизнь о библиотечной работе… Ну, да не вернешь.

Надо бы испечь к Диминому приезду рыбный пирог. Написать Леониду, пригрозить, что если не бросит пить, плохо кончит; завтра обязательно съездить к Оленьке — уже неделю не была; к Диминому приезду что-нибудь подкупить, — хоть бы побольше выкроил времени, ведь это праздник — его приезд.

Ключ ерзает в замке: пришел Павел Матвеевич. Елена Дмитриевна сама открывает, а то будет минут пять копаться. Он проходит мимо нее, словно не замечая, словно двери сами по себе открылись, прямо в ботинках и с палкой — на середину коридора, останавливается и сообщает как большую новость:

— Погулял.

— Сколько раз тебе говорить, снимай ботинки у порога!

Сколько раз она говорит, столько раз он пропускает мимо ушей. Присаживается на маленький детский стульчик — остался еще от Юли, — стаскивает ботинки. Пока стаскивает: «Письма были?» — «Ты же проходил мимо ящика». — «Там нет». — «Значит, нет». Пока снимает пальто: «Молоко еще не привезли. Надо дать телеграмму Леньке. Давно не пишет». — «Опять забыл! На прошлой неделе получили». Павел Матвеевич трет высокий, костистый лоб ладонью. «Черт его знает, это время, — не уследишь…»

В самом деле, черт его знает, это время! И было его много, и нет его, и тянется, как по песку, и ускользает, и не предвидится.

— Говорят, после обеда в гастроном завезут колбасу.