Двое в океане

— Это станет главной лентой моей жизни! — торжествующе продолжал Шевчик. — Наконец я снимаю людей такими, какие они есть на самом деле. Не выдуманное, не втиснутое в нужный сюжет, а сущую правду! В момент опасности люди правдивы.

Он со спокойным удовлетворением улыбнулся:

— Мне чертовски повезло!

— Повезло? — удивился Смолин. — Разве опасность — везение?

— Для моего дела — да! — серьезно подтвердил кинооператор. — Я к риску привык. Видел войну во Вьетнаме, Анголе, Ливане. Но то, что сейчас, похлеще. Это люксус! Корабль идет навстречу гибели! Последний парад наступает!

— Что это вы так? — содрогнулся Смолин. — Как я понял, судно вовсе не обречено. Есть надежда, что машину починят или «Кама» подоспеет…

— А если не починят, если не подоспеет?! — было ясно, что для творческих планов кинооператора желательна самая крайняя ситуация. — Мне события нужны! Люди в событиях! Я уже кое-что засек: Алина Азан у барометра — вдруг он грозит штормом? Перепуганная Плешакова с портретом мужа в руке, груда искалеченного взрывом металла в машинном отделении; растерянные лица механиков, крупно их руки — способны ли они, эти руки, выручить нас из беды; радист у передатчика, его пальцы на ключе — услышат ли нас в океане, придут ли на помощь, и наконец капитан — прихрамывая, он направляется на мостик на свою последнюю вахту…

Все это Шевчик перечислял с удовольствием, будто фильм уже готов и автор по праву гордится своим творением.

Смолин не удержался от улыбки.

— Ну а если судно действительно погибнет? Погибнут ведь и пленки!

— Будем надеяться на лучшее. Ну а коли… — Он широко развел руками как бы в жесте бессилия. — Коли все же решим тонуть, значит, пришел наш час, Я готов!

В его лице на миг проступило выражение спокойной, мудрой покорности перед неизбежным.

Смолин еще внимательнее присмотрелся к своему собеседнику:

— Готовы?!

— Готов! К ней, чертовке, всегда надо быть готовым. Потому-то и должно нам торопиться выполнить свой долг до конца. Чтобы после тебя осталось хотя бы что-нибудь путное, хотя бы самая малость.

— В этом вы правы, — согласился Смолин. — Хотя бы самая малость. Вот почему, дорогой Кирилл Игнатьевич, придется вам отказать. Очень уважаю ваш труд, а после теперешнего разговора тем более, но у нас тоже есть свой долг, свое дело, которое мы должны завершить, а времени свободного нет, ни минуты. Так что увольте от съемок. Вы же сами сказали: снимать только правду. А то, что вы задумали, будет неправдой. К взрыву мы никакого отношения не имеем.

Он ушел, оставив Шевчика в разочаровании.

Сейчас прежде всего надо было найти Чайкина.

В отсеке спаркера его не оказалось. Дверь была распахнута настежь. Обычно ее закрывают на замок, здесь приборы под высоким напряжением. На осциллографе тлел красный уголек сигнальной лампочки: аппарат был под током. Но не действовал, кончилась лента в катушке, и сработала автоматика отключения мотора. Отключился и сам искритель. И слава богу!

Смолин потрогал защитное кварцевое стекло, оно было еще теплым. Если бы искритель продолжал свою работу — наверняка случился бы большой скандал. Ведь не только Шевчик считает, что как раз спаркер и спровоцировал взрыв.

Самое нелепое в том, что именно сейчас и действовать ему, этому спаркеру, — подходят к наиболее неисследованному району, примыкающему к Карионской гряде. Именно тут, на шельфе, и может их ждать награда за все старания и беды. Но получается так, что об этом, самом для них главном, и думать не приходится.

Остается хотя бы взглянуть на то, что нацарапал самописец на последней отработанной катушке ленты. Но без Чайкина этого делать нельзя, теперь с Андреем Евгеньевичем надобно считаться, а то, не дай бог, обидятся!

Чайкин оказался в конференц-зале. С фломастером в руке он склонился над листом ватмана. Смолин заглянул ему через плечо и невольно улыбнулся: пучеглазый, с крупной головой на тонкой, как тростинка, шее, старикашка восседал в похожей на лодку восьмерке, а в руках держал ноль, напоминающий корабельный штурвал. Старикашка лихо, во весь рот улыбался, а вокруг него — огромные штормовые волны в виде драконов. Академик Солюс собственной персоной! Удивительно похож!

— Значит, решили, что без стенной газеты никак не обойтись. Даже в такой момент? — заметил Смолин как бы невзначай, пытаясь скрыть иронию, которая сидела на кончике его языка.

— Приказ есть приказ, — обронил Чайкин сухо. — Все мы здесь подчиненные.

Смолин кивнул.

— Это верно. Дисциплина — самое главное. — Он постарался смягчить тон. — Но не стоит ли нам, Андрей, хотя бы взглянуть на то, что у нас на последней катушке в осциллографе? А то бросили — и все! Будто в самом деле виноваты.

Не отрывая глаз от рисунка, Чайкин медленно покачал головой, спокойно ответил:

— Сейчас никак не могу. Мосин требует сделать немедленно.

Смолин снова стал заводиться.

— Но почему немедленно? Почему?