Двое в океане

Все чаще на палубах появлялись любители солнечных ванн. Однажды, выйдя на воздух, чтобы размяться после долгого сидения за письменным столом, Смолин бездумно побродил по кормовой палубе, подставляя лицо теплому ветру, потом поднялся горизонтом выше, еще выше и неожиданно для себя очутился на самом верху, на небольшой площадке метеопалубы, где стояли приборы синоптиков, — сачкодроме.

Кисин, помощник Чуваева, был первым, кого увидел здесь Смолин. Раздвинув мускулистые плечи, в одних плавках, Кисин стоял у фальшборта с гордо откинутой головой, словно демонстрировал себя всему Средиземному морю: вот какой я неотразимый! Делать ему, как и его шефу Чуваеву, решительно нечего, эксперимент их через несколько недель и продолжаться будет всего неделю, а остальное время отдыхай на здоровье. Вот и отдыхает за счет отечественной науки.

Кроме Кисина, в этот раз на сачкодроме были и другие — из экипажа и экспедиции, должно быть, не занятые на дневных вахтах. Пять мужских и женских тел, одни к солнцу животами, другие спинами лежали рядком на палубе на циновках и топчанах.

Скользнув по ним взглядом, Смолин направился обратно к трапу и тут заметил в дальнем конце площадки еще одного загорающего. Женщина лежала на спине, прикрыв от солнца лицо газетой. У нее было белое, еще не тронутое загаром тело, знакомое Смолину до подробностей, до темного вильнувшего, как червячок, шва на животе — следа перенесенной операции аппендицита. В ту ночь Смолин сам вез ее в больницу на случайно попавшемся «рафике» и до утра просидел в саду, глядя на озаренные бессонным светом тревоги больничные окна, — операция неожиданно оказалась затяжной. Длинные, складные, легкие ноги, которые делали ее неутомимой в ходьбе, — сколько счастливых километров эти ноги проделали рядом с ним по кавказским тропам в тот самый счастливый год его жизни! У горных ручьев он брал ее на руки, легкую, уютную, и бережно переносил на другой берег потока. И сейчас, когда тайком глядел на знакомое тело, ему казалось, что ощущает даже запах его, пьянящий, чистый, нежный, почти детский.

Ирина шевельнулась, газета стала сползать с ее лица, Смолин поспешно отвел глаза и шагнул на ступеньку трапа. Показалось, что Ирина смотрит ему вслед. Господи, подумал он, ну за что еще это наказание: отвергнувшая его женщина на борту «Онеги»!

На судне готовились к приходу в Танжер, хотя получалось, что заход будет лишь на сутки. Большинство из участников экспедиции никогда в Танжере не бывало. Интересно: Африка, арабский мир, необычный, с приключенческим прошлым город.

По судовой радиосети запустили специальный выпуск радиогазеты, которую вел утвержденный редактором Крепышин. К беседе, как видно, подготовился заранее и теперь хорошо поставленным голосом профессионала подробно рассказывал о Марокко и Танжере, упомянул даже о том, что в свое время Танжер считался центром международного шпионажа. При этом голос его перешел почти на шепот, словно передавал секретные данные. Это сообщение вызвало обеспокоенность у помполита, и тот заметил: «Будем проявлять повышенную бдительность».

Для Смолина и Чайкина Танжер не представлялся местом будущих экзотических впечатлений. С Танжером они связывали надежду попытаться приобрести титановый конденсатор для спаркера. Надежда была слабой — вещь редкая, найти ее можно лишь у ученых, в хорошо оснащенных технических центрах, а уж никак не в городе, который существует на сбыте ширпотреба. И все-таки нельзя было не попытаться. Прибор, конечно, стоил денег. Казенные не дают. Может быть, своих хватит? Чайкин охотно поддержал идею:

— Все деньги, что выдадут, отдам! Какой тут разговор! Лишь бы найти! — Он неуверенно взглянул на Смолина, торопливо продолжил: — А вам свои деньги жертвовать не нужно! Понимаете, ни в коем случае! Ведь это же затея моя. Вы же только по-дружески консультируете. Правда ведь? По-дружески? Да?

Ага, вот в чем дело! Похоже, что тут работа Ясневича в отместку за отповедь, которую получил от Смолина. Наверняка посоветовал парню: мол, смотри, не упусти свое!

Смолину стало грустно. Еще раз подтвердилась старая истина: доброта наказуема.

— Вы, Андрей Евгеньевич, не волнуйтесь! — слабо улыбнулся Смолин и даже сам почувствовал, как устало звучит его голос, — абсолютно можете быть спокойны, я ведь говорил: ни о каком соавторстве не может быть речи.

У себя в каюте Смолин с удовольствием уселся за давно обжитый стол, взял папку номер два, на которой было написано: «Зоны субдукции». Работалось хорошо, мыслилось легко — он был доволен. Около двух ночи решил, что на сегодня хватит. С наслаждением растянулся на койке, но спать не хотелось. В тумбочке взял первую попавшуюся книгу из тех, что Люда навязала ему в дорогу.

Джон Стейнбек. «Зима тревоги нашей». К обложке пришпилена записка:

«Почитай! Это про твоих разлюбезных американцев».