Двоедушник

Мама взяла мешочек со стола очень бережно, как раненого птенца. Нике от этого только противнее стало. Пару раз встряхнула, распустила шнурок, сунула руку внутрь. И потемнела лицом. Так, как Ника в жизни не видела. То ли вот-вот заплачет, то ли закричит.

Вместо камней сквозь ее пальцы тонкой струйкой посыпался песок.

– Ты трогала его когда-нибудь раньше? – тяжело спросила мама.

– Нет. Никогда.

– Она все еще помнит. Она ищет тебя… Как я надеялась, что все это само собой рассосется. Спустя столько-то лет…

Ника застыла, не зная, что сказать или сделать. Выражение маминого лица напугало ее гораздо сильнее этих непонятных слов.

– Давай прогуляемся. Здесь как-то душно стало. – Ангелина Власовна одним движением сгребла песок в кисет, сунула его в карман домашней кофты и первой вышла из комнаты.

Слева от единственного подъезда Никиного «аварийного жилья» – если не знать, то не найдешь – пряталась в зарослях кустарника низкая железная калитка, которая вела в огороженный забором маленький палисадник. Именно туда, под нависшие ветви кленов, и направилась сейчас мама.

Когда-то давно, когда в доме еще кипела жизнь, этот палисадник был излюбленным местом посиделок местной молодежи. Они же позаботились об удобствах – притащили сюда трехногий обеденный стол, два стула и корявый буфет. На тщательно утоптанном клочке земли чернело кострище. Чья-то заботливая рука обложила его обломками кирпичей.

Спрятав нос в воротник куртки, Ника присела на край одного из стульев и молча наблюдала, как мама рвет газету и кидает клочки на землю. Следом отправились листья и тонкие ветки, собранные здесь же, под ногами.

Октябрь. Шесть – сумерки, восемь – уже ночь. Сквозь ветки шиповника виднелись светящиеся окна соседнего дома. Самого обычного.

Когда разгорелся огонь, в палисаднике стало почти уютно.

– Я хочу рассказать тебе кое-что, – сказала мама. – Чего раньше никогда не рассказывала.

С этими словами она отправила ненавистный Нике кожаный мешочек прямиком в огонь. Некоторое время бесформенный темный комок еще различался в пламени, но очень скоро слился со всем тем, что обречено было стать золой на пятачке палисадника.

Ника вспомнила, что так и не расклеила листовки. Но все равно кивнула.

– Ты ведь знаешь, что до твоего рождения мы с твоим отцом жили в военном городке…

Еще бы не знать. В паспорте Ники, возле слов «место рождения», значился город с неблагозвучным названием Черневский Труд. Ближайший к военной части роддом находился именно там. Вот и увековечился в документах. Но не в памяти.

– Квартиру нам дали большую, просторную, – продолжала Ангелина Власовна, – в дореволюционном, правда, доме. Но тогда и этому радовались. Когда ремонт затеяли и содрали пять слоев старых обоев, то нашли под ними газеты. С новостями о коронации последнего царя. Посмеялись – зато первое собственное жилье! Остальное, думали, дело наживное. Вот только с работой у меня совсем не ладилось. В Труд этот кататься – не ближний свет. Там и своих работников не знали куда девать. А я тогда шила здорово. В магазинах, конечно, все уже было, но пока до них доберешься… и вот я одной подкладку на пальто заменила, второй платье для дочки на выпускной пошила. И пошел, как говорится, клиент.

Огонь быстро съел бумагу и ветки и сник, лишив палисадник едва возникшего очарования. Скрипнула незаметная калитка. Ника узнала по шагам: Любовь Петровна, соседка. Наверное, разглядела огонь и решила поддержать компанию. Пусть. Все равно ничего уже не слышит.

Ангелина Власовна поприветствовала соседку кивком.

– И вот однажды, – вновь заговорила она, – пришла ко мне женщина. Имя у нее было красивое. Редкое. Да и сама она – тонкая, нервная. Как поэтесса или художница. Шубу принесла починить. Слово за слово – и рассказала, что вдова. Трижды. Последнего мужа – офицера – сорок дней как схоронила. Мало того, что тоскует, так еще и живет одна в таком же, как наш, доме. Мерещится, говорит, всякое… а я ее, дура, пожалела. И сказала, чтоб заходила просто так, без повода. Я-то все равно постоянно дома. Вместе веселей. Подруг среди офицерских жен у меня еще не появилось. Соседка, правда, остерегала от такого знакомства. Но я по молодости пропустила мимо ушей…

– А как ее звали? – перебила Ника маму.

– Хм?

– Ну, красивое, редкое имя.

– Этого я тебе не скажу, и не пытай. Так вот, с тех пор стала она каждый день ко мне наведываться. Стихи свои читала – угадала я насчет поэтессы-то. И приходила всегда днем, когда отца твоего дома не было. Страшно боялась она с ним встретиться, и знакомиться не желала…

– С папой? Почему? – Мама говорила серьезно, а вот Ника не удержалась от улыбки. Ее отец никогда не отличался строгостью и уж тем более никого не страшил. Наоборот – был излишне компанейским. И вечно у них в доме гостили, ночевали, появлялись и уходили какие-то его друзья-приятели. Ника с детства привыкла к обществу взрослых. Можно сказать, ее все понемногу воспитывали. И папу никто не боялся. Включая саму Нику.