Двойка по поведению

Он сообщил, что в связи с расследованием убийства Галины Антоновны Пироговой намерен выяснить, зачем Гриневич вчера отлучался из тренажерного зала и кто ему звонил по телефону. Наверное, Володе следовало тоже задать хотя бы пару наводящих вопросов, а перво-наперво поинтересоваться, с какой стати его в принципе вызвали на разговор, но он растерялся, а от растерянности довольно резко заявил, что имел полное право отлучаться, разговаривать по телефону, и никого это не касается. Вот тогда ему и выдали про время, когда была убита Пирогова, и это время подозрительно совпало с Володиным отсутствием в школе. А еще ему вкратце пояснили, каким образом можно было, воспользовавшись открытым окном в кабинете химии, совершить убийство, отчего Володя совершенно опешил.

Он нес что первое в голову пришло, в принципе понимая, насколько его объяснения нелепы, но ведь он совершенно не задумывался о своем алиби и никогда не был склонен к убедительным импровизам. Закончилось все тем, чем и должно было закончиться, — следователь обстоятельно и не без удовольствия потоптался на Володиной легенде, заверив, что она гроша ломаного не стоит. И тогда Гриневич встал в позу: кто ему звонил и зачем он отлучался из школы — исключительно его личное дело, к Пироговой никакого отношения не имеет, и, если следователю надо, пусть ищет доказательства, а не строит догадки.

Общение с Горбуновым Володю выбило из всякого равновесия, на выходе он едва ли не дверью хлопнул, хотя в душе сознавал: следователь просто делал свою работу, причем вел себя вполне прилично, а во всем надо винить самого себя, вернее, обстоятельства, в которые попал.

Он никак не мог предвидеть эти обстоятельства. И никак не мог о них никому рассказать — слишком дикими, нелепыми и непредсказуемыми по последствиям они были.

Сначала позвонила Саранцева, искала Валеру Мухина. В этот момент Гриневич прилаживал к штанге более легкий диск, вполуха слушая нытье Димы Беляева, дескать, он способен выдержать вес посолиднее.

— Ты, может, и способен, а твои мышцы — нет, — отрезал Гриневич.

Дима вновь принялся что-то возражать, но тут раздался новый звонок, и Володя даже обрадовался — пререкаться с упрямым Беляевым ему совершенно не хотелось.

Голоса в трубке он не узнал, а когда услышал фамилию, весьма удивился. С чего бы вдруг? А потом удивился еще больше, потому как человек очень настоятельно просил его выйти на улицу для серьезного разговора. Ну, очень серьезного и совсем не терпящего отлагательств. Гриневич совершенно не ожидал, что этот человек в принципе может обратиться к нему, учителю физкультуры, и даже встревожился.

Он не просто вышел, а прямо-таки выбежал на улицу и с ходу спросил, что случилось, и услышал такое, отчего сначала обмер, а потом откровенно перепугался. Это был совершенно особый испуг, замешанный не на природной трусости, а на изумлении, на абсолютном непонимании, как следует реагировать на слова и поступки, чтобы реакция эта была правильной и однозначной. А реакция как раз такой и должна была быть — правильной и однозначной.

Володя, конечно, слышал, что люди время от времени попадают в подобные ситуации и воспринимают их по-разному: одни бегут им навстречу, другие — куда угодно, лишь бы подальше. Он немедленно захотел «подальше», но человек, который стоял рядом, не отпускал — в прямом и переносном смысле. Крепко держал за локоть, неотрывно смотрел в глаза и говорил, говорил, говорил…

Наконец он тоже что-то заговорил в ответ, типа того, что это совершенно невозможно, и на это есть масса причин, и вообще подобное предложение никак не согласуется с его принципами, и к этому надо отнестись с пониманием, и… В какой-то момент он вдруг остро осознал, что все его увещевания напоминают жалкий лепет, и мгновенно умолк, насупился, буркнул:

— Будем считать, ничего не произошло, мы вообще не виделись и не общались. Ладно?

— Нет!

Человек еще крепче сжал Володин локоть, сделал резкое движение вперед… Гриневич только успел хватануть ртом воздух, который тут же застрял в горле, вытаращил глаза и так простоял с полминуты, а когда опомнился, кинулся прочь, ощущая на спине прожигающий взгляд.

Нет, он не мог рассказать об этой встрече никому — не то что следователю, но даже Зойке. Особенно сейчас. И дело было не только в принципах, хотя и в них тоже. Володя категорически не хотел огласки, которая ударила бы прежде всего по нему самому, причем ударила бы сильно и одновременно со всех сторон. Как говорится в таких случаях, не бывает дыма без огня, и в дыму уже не разберешь: то ли у тебя украли, то ли ты сам украл.

Но какого лешего Зойка вознамерилась подставить Саранцеву? Как ей такое вообще в голову пришло?! Гриневич, конечно, знал Зойкину решительность, но, рассказав ей о своей беседе со следователем, и помыслить не мог, что она вот так все закрутит.