Двойная радуга

– Вы помните, какой сегодня день, Элис?

Короткая пауза. Наверное, все еще думает, кто я такой.

– Четвертое июля, вторник.

– Посмотрите на мою руку. Сколько пальцев я сейчас показываю?

– Пять.

– Посмотрите внимательно.

– Три. Господи, голова.

И ее лицо исказилось от боли.

– Попробуйте улыбнуться мне, Элис.

– Я… это последнее, что я могу сделать.

– Вы помните, как здесь оказались?

– Да.

– Послушайте, вам нужно в больницу, обнимите меня за шею, вот так. Мы поймаем сейчас машину и отвезем вас. Я понятия не имею, где она, но где-то же в этом городке должна быть больница. Боюсь, у вас солнечный удар или что-то вроде того. Вы бы видели себя – белая как простыня. Идти сможете? Давайте я помогу подняться. Вот так, аккуратно, тихонько, здесь лестница.

– Пить очень хочется. – Губы у нее потрескались, она пыталась облизать их вязким языком, ничего не выходило.

– Присядьте здесь. – Я усадил ее на ступеньки, поближе к дереву, а сам ринулся к своим вещам за бутылкой. Она сделала несколько коротких глотков. Оставшейся водой я смочил платок и приложил к ее лбу.

Я нашел ее на песке без сознания. А впервые заметил минутой раньше. Солнце в зените, адская жара, настоящее июльское пекло. Женщина в длинном цветастом платье, пошатываясь, шла по пляжу. Первое, о чем я подумал и за что потом себя корил, – да она пьяна! В такую сумасшедшую погоду, когда ни единого дуновения не доставалось от ветра, ни одной живительной капли от дождя. В те дни от жары меня спасал лишь большущий зонт, который я раскладывал на пляже каждое утро, двухлитровая бутылка воды и бар неподалеку, в котором готовили превосходный лимонад. До вечера этот ледяной напиток в мокром, в секунду запотевающем стакане был единственным, что я мог взять в рот.

Но второе чутье все-таки не позволило отвести взгляд от странной женщины и подсказывало мне: что-то здесь не так. Женщина останавливалась, оглядывалась, крутилась вокруг себя, подносила руку к глазам и явно кого-то высматривала. И вдруг споткнулась и упала. Я выронил из рук кисти, выбежал из своего тенистого укрытия и по кипящему песку, обжигая пятки, поспешил к берегу.

Потом уже, в видавшем виды стареньком «форде», который остановился сразу, как только мы выбрались на шоссе и я поднял руку, ее кружение по пляжу разъяснилось:

– Я потеряла собаку, – сказала Элис.

Сил у нее совсем не было. Морщась от головной боли и слабости, она облокотилась на меня, я обнял ее за плечо и придерживал мокрый, горячий уже платок на лбу. Минут десять мы ехали по городу, пока, наконец, не увидели красный крест небольшой провинциальной больницы. Я испытывал неловкость за то, что задавал ей все эти ненормальные вопросы про день и просил улыбаться. Дело в том, что за завтраком я прочел в местной газете заметку про то, как распознать первые признаки инсульта, и почему-то мне вздумалось, что с ней мог случиться именно он. Хотя Элис, конечно, была очень молода, думаю, не старше тридцати пяти. Но в статье писали, что инсульт молодеет с каждым годом и вот уже для сорокалетних считается нормой. Безжалостный век.

У нее оказался тепловой удар, слава богу. Молодой, не далее как вчера окончивший интернатуру доктор сказал, что Элис оставят еще на несколько часов, что она в полном сознании и к вечеру сможет спокойно добраться до дома, беспокоиться не о чем. Я облегченно вздохнул и понял, что так и сижу босиком в прохладном холле больницы. Было четыре часа дня, я вернулся на пляж, обул сандалии, сложил мольберт и краски и вернулся домой. На сегодня красочных впечатлений с меня было достаточно.

Она пришла на следующий день. Я заканчивал вечерний этюд и находился в том приподнятом творческом состоянии, которое охватывает человека, когда тот ловит волну вдохновения и чувствует, что все задуманное получается. Или вот-вот получится.

Я приехал на побережье писать серию пейзажей. Две недели назад мне позвонил мужчина, Майкл Келли, и сказал, что его отец семьдесят лет прожил у океана, но несколько лет назад обезножел из-за тяжелого диабета, и сын перевез его к себе в Бостон. К круглой дате – в конце лета старику исполнялось восемьдесят – Майкл придумал подарить отцу несколько картин с местами, по которым тот сильно тосковал. Чтобы океан всегда был у отца перед глазами.