я не приду завтра, не увижу книгу, не дождусь, пока Антонио наконец принесет кофе, не буду плясать на площади со всеми подряд, слушать эту его хриплую хараниту и смотреть, как на меня катится большой стеклянный шар, утром я уже буду лететь на восток, плакать как дура, и, кажется, я буду скучать по тебе, любовь моя, Гвадалахара
и была, кажется, привязана намертво проводом с синей изолентой – к этой раковине с обязательной парой плохо вымытых кружек, к этому подоконнику с засохшим кактусом, к этой жестяной коробке из парижских тридцатых с горой чайных пакетиков внутри, к этим крышам и шеям подъемных кранов из окна – проводом от радио, который заканчивается вилкой в розетке, а розетка крепко замазана бледной водоэмульсионкой, так чтобы уже никогда не отодрать, не расцепить, не выключить – здесь у нее ежедневная молитва, зашифрованная мантра, колыбельная, хитрый приворот, заклинание
в Баяндае минус сорок два, в Качуге минус тридцать девять, в Тайшете минус тридцать восемь, – повторяет наизусть, морщится, если диктор медлит, замирает над бутербродом, ожидая ошибки, перемены мест слагаемых, но диктор не ошибается никогда, вселенная за двадцать секунд прогноза погоды успевает поскрипеть и нехотя повернуться на пол-оборота
в узкой ванной под шум воды продолжает читать нараспев – в Эхирит-Булагатском минус тридцать шесть, в Нижнеудинске минус тридцать, – и выходит, когда вселенная уже абсолютно готова к употреблению
за окном тринадцатый округ, не очень-то френдли для буржуа, а ей в самый раз, немножко многовато приезжих, немножко шумно, но она привыкла, каждый день китайская кухня, ежедневное «здрассьте» хмурому соседу, громкое радио, голуби, кран не закрывается до конца, солнце с шести утра – все как было дома, она выключает запись, ищет, ругаясь, ключи в ворохе пустых сигаретных пачек и захлопывает дверь, ей на автобус до Аустерлицкого вокзала, но можно и пешком
она путается в метро на Бастилии, избегает синей линии номер два, ходит смотреть, как мгновенно меняется свет в Марэ после пяти вечера и как неотразимые мальчики-мачо в ожидании открытия клубов ступают в лужи точно по следам тамплиеров, роются на полках винтажных лавок (связка туфель прошлого века за девять евро, два парика за пять плюс что-нибудь из этих цветных шалей), примеряют кружевные майки, пьют пиво со сладким сиропом
ближе к вечеру, пробегая на метро по плас де Вож, приходится закрывать уши – так отчаянно орут здесь летучие мыши
она ходит в Оперу по самым дешевым билетам с пометкой – ложа котэ, нон визибл, и сидит там без ботинок прямо на полу – ближе к плафону Шагала, чем к сцене, и музы на этом плафоне, летающие пастушки с букетами, кажутся смутно знакомыми и светятся изнутри, а если только чуть тепло и не лень добираться, то в какой-нибудь сад, положить ноги в полосатых носках сразу на два из трех тысяч бесплатных стульев, какао на бульваре Капуцинов удается пить только по выходным, и в один из таких выходных она, наконец, лениво отвечает телефону – да никак, вот опять дождик, Интернет что-то лажает, да, кашляю, а как у вас, нет, не приеду, как-нибудь перезвоню, и решительно размешивает какао собственной ложкой, которую стащила однажды в Клозери-де-Лила классически в лифчике
в ту же минуту на востоке, ну то есть совсем-совсем на востоке, плюс много часов от тринадцатого округа, я кладу трубку и сажусь в разрисованное такси, у меня почти вечер, я ругаюсь и ищу наушники в сумке, обнаруживаю самолетную конфету, запихиваю ее в рот и включаю дорожный плейлист – свою мантру, свои стихи, колыбельную, приворот:
стоит набережная Кутузова, – говорит мне мое собственное послушное радио без проводов. – Прачечный мост, Дворцовая набережная, Верхний Лебяжий мост, – знаю наизусть – пробки от Кричевского переулка по направлению к Суворовской площади, от набережной Фонтанки до Колокольной улицы, закрыт Тучков мост, Большой проспект, а также Малый и Биржевая площадь, будьте осторожны, выбирайте маршруты заранее, хорошего вечера
на набережной напротив синагоги снимают кино – куда бы вы хотели пойти, спрашивает прохожих девушка с рупором, вы можете пойти куда хотите, только не прямо
очень хорошо, мне как раз все равно куда, лишь бы не прямо, такая удача – вниз по замусоренным лестницам, на звук ближайшего фонтана, не заглядываться на названия улиц, кружева Колоссио мелькают где-то между домами, между пальцами ног мраморных статуй дремлют кошки – это все потом, потом, как-нибудь в другой раз
в городе сегодня осень, жара и сонная лень, пахнет соснами, трубочным табаком и еще немножко лавровыми листьями, это потому, что я напихала горячих от солнца лавровых листьев полные карманы, сунула в блокнот, чтобы они выпадали потом, сыпали песком и пахли, когда-нибудь совсем потом и совсем в другом месте