Двойная радуга

Рита – девушка безмужняя, мамина. Всего один раз я видела ее отца, часто бывает старший брат, и почти каждый день приходит маленькая улыбчивая мама.

– Риточка, посмотри, что я тебе купила.

– Ну и что ты купила? Ты куда смотрела, когда покупала? Я что просила? Я просила «Данон»!!! А это что?

– Ну… я, наверное, перепутала… Невкусно, да? Тебе не нравится?

– Не знаю я! И пробовать не буду! Не буду, я сказала!

Ритину маму жаль, но Риту жальче. Бухнуться вниз головой с пятого этажа из-за (предположим) несчастной любви, очнуться и осознать, что причина нежелания жить осталась с тобой, а впереди – жизнь колясочника, по сравнению с которой прежние проблемы кажутся детскими, игрушечными. И это в неполные тридцать лет!

Врачи три месяца пытались вернуть чувствительность ногам Риты, но… нет, не получилось. Ее готовят к выписке – для беседы приходит врач-психолог. Врач-(ахтунг!)-психолог громким голосом, не обращая внимания на присутствующих в палате, объясняет Рите тонкости выписки и особенности дальнейшего лечения.

Через слово так называемый психолог громко повторяет:

– Ведь у вас в истории болезни записано «суицид», поэтому бла-бла-бла… Ну вы же понимаете, если есть запись «суицид», то вас должны бла-бла-бла… Ваш случай – случай суицида, значит, вы – бла-бла-бла…

При первом же упоминании табуированного понятия я выхожу из палаты, за мной выходят сиделки. Мы усаживаемся на больничную каталку и молчим. Георгий уходит в курилку. Добрая психологиня говорит настолько внятно и громко, что слышно на посту – то есть не только нам, но и медперсоналу. Да и вообще – всем.

«Господи, боже, что за доктор-выродок!» – думаю я, смотря из темноты коридора на побледневшую жалкую Риту. При каждом повторении слова «суицид» она будто вжимается в подушку. Врачу-так-называемому-психологу хочется дать весомого пинка по заднице (и лучше не ногой, а металлической лопатой). Для скорости. Аж тьфу как неприятно.

* * *

Выхожу на улицу поздней осенью. Вдыхаю холодный городской воздух. Я жива, двигаюсь и осталась в своем уме. Но жизнь моя теперь изменится. И восприятие жизни тоже изменится.

О чем мы думаем, когда здоровы? О чем беспокоимся? Разве кто-нибудь, находясь в полном или относительном здравии, верит в то, что будет когда-нибудь парализован? Увечен? Безумен? Слеп?

Сколько времени мы тратим на поиски огромного счастья… мы тратим силы и здоровье, пытаясь увидеть его в любви, деньгах, новых впечатлениях, должностях или в удачной обновке. Но гораздо лучше, оказывается, ощущать просто счастливые мгновения – первый снег, цветы на даче, тихий вечер, шелест летнего дождя, долгие одинокие поездки на машине, чистый ковер под ногами, день без боли, возможность читать, разговаривать по телефону с подругой. Общаться с Богом. Вернее, с собой – с той частью в себе, что от Бога.

Маленький ребенок берет меня за уши своими ручками и целует в нос. И я чувствую себя счастливой.

Наташа Апрелева Растущая луна

Растущая луна

– Алло, Лида, привет. Ты где сейчас? – Потапов вышел на балкон для усиления сигнала, хоть сигнал был нормальным и в помещении.

Грозовые облака висели так низко, что Потапов мог вполне метнуть в середину наикрупнейшего дротиком из недавно подаренного набора, и пролился бы, наконец, дождь. Нет, вспомнил физику Потапов, сначала бы глазами зверя сверкнула молния, потом бы раздался звериный рык, а уж потом из разорванных в клочья звериными клыками туч потекла вода. Которая не кровь.

– Я у Таньки, – сказала Лида, – мы шьем.

– Ага, – кивнул Потапов и потянул из кармана пачку сигарет, хорошую зажигалку, случайно выпала пятисотрублевая купюра, выпачканная чернилами с угла.

Сигареты положил на балконные перила, телефон и деньги – в карман, на уровне его глаз располагалась старая береза – с грубо раздвоенным стволом совершенно не березовой окраски, почти что черным, просто черным. В средней его части был прикручен алюминиевой проволокой старомодный скворечник, птицы в нем не селились никогда. Тщательно вырезанные треугольные листья выглядели темнее, чем были на самом деле.

– Алло, Таня, привет, – Потапов сделал паузу и прикурил от хорошей зажигалки, – ты прости, беспокою тебя. Тут с Лидой разговаривал, и что-то со связью. Разъединилось. Ты не позовешь ли ее? Ага, спасибо.

Ожидая ответа, успел дважды затянуться. На площадке перед подъездом соседка с первого этажа Тамара Константиновна гуляла в кружевных перчатках и с пекинесом на поводке. Пекинес лаял вокруг. Контртенор, подумал Потапов и произнес:

– Алло, Лида. Вечно ты что-то проделываешь с аппаратом. Отключилась, говорю! А я что хотел-то. На обратном пути водички захвати минеральной, хорошо? Несколько бутылочек. Лучше – восемь. Маленьких. А то я, боюсь, не успею, завтра на коллегии выступать и надо подготовиться. Что? Да это неважно, когда приедешь, тогда и приедешь. Спасибо.

Еще несколько минут оставался на балконе, затушил сигарету, щелчком отправил окурок вниз, за траекторией не следил и не заметил возмущения Тамары Константиновны.