Двойная радуга

Эта же елка была непосредственно из сказки. Ровненькая, пушистая, высокая. Украшена она была сверкающими звездами, настоящими свечами, пряниками, хрустальными фигурками ангелов, фарфоровыми балеринами, щелкунчиками, там были герои арабских сказок, разноцветные райские птицы, герои языческих мифов и много чего еще.

Мы и представить себе не могли, что в обычной панельной пятиэтажке может быть такое великолепие. Под елкой ползал правнук Ольги Ивановны, а в доме пахло пирогами и… домом. Нам было так неуютно от нашего вторжения, я чувствовала, что мы – разгоряченная конная Красная армия, ворвавшаяся с шашками наголо в детский планетарий. И особенно было странно видеть жесткую Гавану в домашних тапочках и накрывающую на стол.

Мы провели прекрасный вечер в разговорах о жизни, о мечтах, она рассказывала нам свои истории о том, как в тяжелое послевоенное время ей приходилось объяснять законы Ньютона солдатам, прошедшим бомбежки, контузии, голод, расстрелы. Они все были старше нее и не воспринимали вчерашнюю школьницу с косичками всерьез. Курили, матерились и демонстративно игнорировали. Тогда она решилась на первый в жизни серьезный педагогический шаг и на глазах у изумленной публики побрилась наголо, завоевав таким образом уважение и восхищение учеников. Она долго говорила о нашей школе, рассказывала учительские байки, показывала фотографии своих домашних, письма от учеников, которые стали профессорами и лауреатами премий.

Время так быстро пролетело, а она ни слова не сказала о том, как мы ее обидели. В конце она подарила нам коробку конфет, перевязанную ленточкой, со словами: «Ребята, вы такие оба замечательные, с Новым годом вас!»

Мы шли домой совершенно нахлобученные этим событием, думали о том, какое чудо с нами случилось.

Вот тут можно закончить очень пафосно и сказать, что самое главное – это когда нас в праздник, да и в любое другое время окружают только самые правильные и уникальные люди, от которых получаешь самые главные в жизни уроки.

Но на самом деле нет. Самое главное – это когда в доме пахнет пирогами и домом. За всякими бытовыми обидами и другой мелкодисперсной ерундой об этом часто забываешь.

А зря.

Никогда-никогда

…И с улыбкой, страшною немножко,

Всё распустит разом, что связали мы.

В. Ф. Ходасевич

– Понимаешь, малыш, если мужчина тебе говорит, что у тебя красивые глаза, это означает, что ты тупо ему не нравишься, и ему больше нечего тебе сказать. Это как в фильме про Мюнхгаузена. «В Германии иметь фамилию Мюллер – все равно, что не иметь никакой». Сказать комплимент про глаза – это разве что от безысходности можно, от глупости или безразличия. Это все равно, что не сказать ничего. Вообще женщин с некрасивыми глазами просто не бывает.

Вот такую истину мне выдал Вафля однажды, когда нам было лет по двенадцать. Мы, сидя на крыше, обсуждали, стоит ли мне пробовать свои силы с каким-то нашим общим знакомым.

Так вот на той крыше Вася мне предсказал:

– Малыш, для таких, как ты, быть пророком легко. Тебя часто будут обижать мужчины. Все, кроме меня. Я никогда не сделаю тебе больно. Никогда-никогда.

Вообще говоря, Вафля всегда был бабником, у него для этого хватало высоченной плечистой фактуры, пронзительно-зеленых глаз и какой-то уже очень взрослой мужской беззащитности. (Он, правда, и сейчас такой и разводится всегда исключительно по любви.) Кроме того, он был настоящий интеллектуал. Мы всегда лежали на крыше, и он читал мне наизусть Пастернака, Ахматову, Блока, мы вместе пытались воспроизвести латиноамериканскую босанову. Получалось исключительно погано, но кого это тогда волновало.

Если душа – это чаша, то у Васи это была хрустальная ваза тончайшей работы (у меня, конечно, фаянсовый унитаз). Если душа – это птица, то он был мудрая и спокойная сова (я, конечно, стремительно приближающийся к земле Тунгусский метеорит). Но мне всегда казалось, что нет ничего более естественного, чем вот таким разным нам лежать на воняющей гудроном крыше и смотреть на медленно ползущие по Волге баржи.

И обязательно чтобы он говорил, а я слушала.

* * *

Когда мне было пять лет, мои родители развелись. Это была грязная, шумная, долгая и мучительная история. Я мало что понимала, до тех пор пока один раз не осталась в детском садике одна. В советских детсадах была такая система, что ненужных детей можно было оставить на ночь, примерно как в камеру хранения сдать. Естественно, поняла я это уже по факту, стоя возле ограды и глядя на улицу, понимая, что весь мир рухнул, и на свете не осталось больше никого, кому я бы еще была нужна и кто отведет меня домой. Меня, несмотря на то что «ведь так не бывает на свете, чтоб были потеряны дети», просто бросили. Всех забрали по домам, а меня и еще нескольких таких же вот несчастных лузеров оставили с какой-то ушлой старой кочергой, которая вязала и жаловалась, жаловалась и вязала. Она, кстати, была дальняя Васина родственница.