Двойня для Цербера

— Мужик, — Цербер делает навстречу нам несколько осторожных шагов с выставленными вперед ладонями, — я тебя не помню, но мы все разрулим. Ты только в девочку мою стволом не тычь.

— Стой там, мудак, — орет головорез, потрясая пистолетом у моей головы. — Еще шаг, и мозги ей вынесу.

— Стою, — отзывается Цербер и сцепляется со мной взглядом. Там мольба не бросать его. Паршиво, должно быть, будет сдохнуть в одиночестве.

Раньше я хотела, чтобы он откинулся от инфаркта, но сейчас мне нужно, чтобы Цербер дожил до мести Игоря.

— Вот и…, — не успевает договорить мой «захватчик», когда у меня закладывает уши от громкого хлопка.

Мне на лицо брызжут горячие, густые капли. Их так много, что они попадают в рот и заливают глаза. Словно душ, но с металлическим привкусом.

К моим ногам бесформенной кучей шлепается тело наемника. Вместо головы у него кровавое месиво, от которого во все стороны растекаются красные ручейки, прокладывая в рыхлом снегу канавки.

Я вскрикиваю и шарахаюсь в сторону, видя, как кровь заливает мои кеды. Меня хватают руки, которые я узнаю из тысячи. Цербер прижимает меня к себе и шепчет:

— Все хорошо. Ты в безопасности. В доме кто-то еще есть?

— Нет, там были только мы, — бормочу я, отплевываясь от чужой крови.

Замечаю вдали черную фигуру. Она быстро приближается к нам. Человек с закрытым лицом и снайперской винтовкой наперевес. И я не знаю, друг это или враг.

Очередной бандит бросает винтовку рядом с трупом и стаскивает с головы балаклаву. Рафа… Рафа! Жив. Господи, он жив. И он только что убил ради меня человека.

— Агния, ты в порядке? — спрашивает он, коснувшись моей мокрой, замерзшей руки.

На его виске приклеена пластырем повязка, а левый глаз полностью заплыл кровью. Как он может так метко стрелять после такого удара по голове?

— Все хорошо, — бормочу я, пока Цербер прижимает меня к себе и гладит по животу.

— Проверь дом. Ася говорит, что там пусто, но мало ли, — приказывает Цербер.

— Так точно, Олег Владимирович, — рапортует Рафа и ныряет в дом.

— Они не обидели тебя? Как дети? Они трогали тебя своими грязными руками? — засыпает меня вопросами Цербер, шаря по моему телу руками и взглядом.

— Все хорошо, — киваю я. — Рафа в порядке?

— В порядке. Что ему будет? Башка крепкая, молодчика этого четко снял. Сейчас он вернется и домой поедем.

Домой. Это не мой дом. И скоро я оттуда вырвусь.

Я вымученно улыбаюсь ему и висну у Цербера на руках. Я не хочу прикасаться к нему, но на меня накатили такие слабость и усталость, что иначе я бы села на снег рядом с трупом.

— Не смотри туда, — Цербер обнимает меня и поворачивает спиной к тошнотворному зрелищу.

Я и не смотрю. Я наблюдаю за капельками крови, которые часто падают на снег. Кап-кап-кап, все больше и больше. Мои светлые легинсы в момент пропитываются теплой бордовой жидкостью. Голова сладко кружится, и сознание медленно соскальзывает в черную дыру.

— Агния, ты что? Не смей умирать, — доносится откуда-то издалека.

Меня это уже совсем не волнует…

Мое тело легкое как воздушный шарик. Кажется, что стоит подпрыгнуть, и зависнешь над землей. Мне хорошо. Я не чувствую его рук на своем теле. Не слышу больше голоса.

Я вдруг понимаю, что стою обнаженная перед большим зеркалом во весь рост. Мой живот снова нормальный, а тело чистое от ссадин и синяков, словно Цербер никогда его не касался.

Впервые за последние полгода я улыбаюсь. А потом принимаюсь хохотать. Искренне и заливисто. Он больше никогда до меня не доберется. Никогда.

Вдруг свет заменяется густым мраком, словно чья-то невидимая рука выкрутила лампочку. Я шарю в нем руками, пытаясь зацепиться хоть за какую-то опору.

Что-то хватает меня. Лапает грязно, царапает живот, пытаясь пролезть внутрь.

Я кричу, но звука в этом кошмаре нет, как я ни напрягаю связки — только боль, холод и темнота. Это что-то тащит меня по мрачному коридору, мигающему тусклым светом. Я вырываюсь — хочу обратно в ту комнату, где мне было хорошо, но это нечто непобедимо. Оно как Цербер.

Моргаю. На меня летит белый потолок, в носу запах аптеки или больницы, а в ушах звенит. Я пытаюсь сглотнуть, но во рту сухо.

— Пить хочу, — шепчу я, царапая горло.

— Сейчас, доченька, — слышу подрагивающий мамин голос.

— Мам, — растягиваю в улыбке сухие как бумага губы.

Она подсовывает под мой затылок руку и приподнимает мне голову. К моему рту прислоняется пластиковый стаканчик. Я жадно пью прохладную и такую вкусную воду. Хочу опустошить океан, но давлюсь и проливаю часть воды на себя.

— Тебе много нельзя, малышка, ты после операции, — мама убирает стаканчик и вытирает своей рукой мой мокрый рот. В нос ударяет запах пудры от «Герлен». — Все будет хорошо, солнышко. У вас еще будут детки.

— А с этими что? — спрашиваю, пытаясь засунуть свободную от капельницы руку под тяжелое одеяло.

— Солнышко, — мама запинается, и мне на щеку падает ее слезинка, — твои детки стали ангелами. Держись, моя хорошая.

Тело ватное и тяжелое, но я собираю все силы, что есть, и откидываю край одеяла. Судорожно ощупываю живот. Он еще не плоский, но точно пустой. Я не столько чувствую это рукой, сколько просто знаю.