Читаем Двойничество полностью

Важным обстоятельством является "дантов код", внутри которого завязывается сюжет события. Герман встречает своего чудо-двойника весной, а именно 9 мая 1930 года (вспомним иронические выпады героя Набокова против дат). В это время ему "перевалило за тридцать пять". Пространство встречи организовано так: Герман взбирается на "великолепный крутой холм" (335), поднимающийся "стеной в небо"(335) на окраине Праги. Ему кажется, что он вот-вот дойдет "до какой-то чудной глухой красоты", но на холме герой Набокова обнаруживает лишь "кривые ветхие домики" (335), "бумажонки, тряпки, отбросы" (335), подштанники на веревке, которые "надувались мнимой жизнью" (335). Вид с холма тоже не радует путника, и он решает спуститься вниз и взойти на холм по другой дороге. Вот тут-то Герман и встречает своего двойника. "Дантов ключ" переводит все бытовые детали и подробности повествования в символический план. Герой-повествователь, прошедший земную жизнь до половины, сталкивается почти буквально с миром иным, потому что в первые минуты встречи он принимает Феликса, лежащего на земле "с мертво раздвинутыми коленями" (336), за покойника. Это обстоятельство и побуждает Германа пристальнее вглядеться в черты бродяги. Восхождение на холм, как и у Данте, в набоковском романе становится началом нисхождения в преисподнюю, началом социального и творческого падения и развенчания Германа. Как и Данте, герой Набокова не ведает о трудностях и лишениях предстоящего пути, но, как и у Данте, у берлинского торговца шоколадом возникает ощущение того, что его "внутри" наполняется великим содержанием. Аллюзия на Данте делает стиль набоковского романа символическим и натуралистическим одновременно. Каждая деталь приобретает в этом стиле двойной смысл: она и фрагмент низкого быта, и знак высшего творческого бытия.

Вергилием героя-автора Набокова оказывается А.С.Пушкин - автор "Пиковой дамы", Пушкин, так любивший играть с романтическими мифологемами, в частности, с двойничеством и двоемирием.

Следует сказать, что имя главного героя -Герман - немца с русским заквасом, возникает в тексте не сразу, а лишь во второй главе. Оно вводится репликой жены героя Лиды, которая обожает, почти боготворит своего супруга: "Я был для нее идеалом мужчины: умница, смельчак.<...> "Ах, Герман.." - это было восхищение, граничащее с какой-то райской грустью." (348) Но до того, как мы узнаем пропушкинское имя набоковского героя, мотивы "Пиковой дамы" оказываются уже обозначенными. Первый мотив это полунемецкие-полурусские корни героя. Другой мотив - пронизывающее все повествование честолюбие Германа, жажда реванша за неадекватную его задаткам социальную роль. Можно назвать еще и бережливое отношение к деньгам и вещам. Так, Герман не дает Феликсу ни гроша и обращает внимание на то, что тот присвоил его серебряный карандашик. Наконец, к "Пиковой даме" и ее герою отсылает следующее замечание рассказчика:

"Один умный латыш, которого я знавал в девятнадцатом году в Москве, сказал мне однажды, что беспричинная задумчивость, иногда обволакивающая меня, признак того, что я кончу в сумасшедшем доме" (336). Любопытно, что в финале "Отчаяния" Герман действительно сходит с ума.

Отмечая связь набоковского текста с пушкинской "Пиковой дамой", мы меньше всего хотим сказать о каких-то прямых сюжетных параллелях. Речь идет об ассоциативном поле, неком художественном коде или даже шифре, который так или иначе связан с темой двойничества. Некоторые художественные детали "Отчаяния" периодически напоминают нам об этом коде-шифре. Жена героя Лида коротает семейные вечера, играя в карты со своим братом художником Ардалионом. Герман любит наблюдать за этой забавой, сам никогда не играя. Напоминают о "Пиковой даме" и письма, которые Герман фактически анонимно шлет Феликсу, и романтическое желание набоковского героя разбогатеть, благодаря дерзкой игре с судьбой, и использование им женской привязанности в своих демонических планах.

Одна из самых существенных черт, которая роднит набоковского Германа и пушкинского Германна это неверие в Бога и подверженность власти предрассудка. Предрассудок у Набокова трактуется не в социальном плане, а в его "религиозном" значении, ибо Герман постоянно пытается переиграть, обмануть и задобрить жертвами Судьбу.[93] К Пушкину отсылает и "тайна рождения" набоковского героя. Отец Германа был ревельским немцем, по образованию агрономом, т.е. человеком среднего достатка. Пушкинский Германн - сын обрусевшего немца, оставившего ему маленький капитал. О матери пушкинского героя ничего не сказано, но, когда Германн падает в обморок у гроба графини, "худощавый камергер, близкий родственник покойницы, шепнул на ухо стоящему подле него англичанину, что молодой офицер ее побочный сын".[94] Мать набоковского персонажа обладает лишь статусом фантазийности: то она романтическая дама в сиреневых шелках, что грубая женщина в грязной кацавейке.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Время, вперед!
Время, вперед!

Слова Маяковского «Время, вперед!» лучше любых политических лозунгов характеризуют атмосферу, в которой возникала советская культурная политика. Настоящее издание стремится заявить особую предметную и методологическую перспективу изучения советской культурной истории. Советское общество рассматривается как пространство радикального проектирования и экспериментирования в области культурной политики, которая была отнюдь не однородна, часто разнонаправленна, а иногда – хаотична и противоречива. Это уникальный исторический пример государственной управленческой интервенции в область культуры.Авторы попытались оценить социальную жизнеспособность институтов, сформировавшихся в нашем обществе как благодаря, так и вопреки советской культурной политике, равно как и последствия слома и упадка некоторых из них.Книга адресована широкому кругу читателей – культурологам, социологам, политологам, историкам и всем интересующимся советской историей и советской культурой.

Валентин Петрович Катаев , Коллектив авторов

Культурология / Советская классическая проза
Социология искусства. Хрестоматия
Социология искусства. Хрестоматия

Хрестоматия является приложением к учебному пособию «Эстетика и теория искусства ХХ века». Структура хрестоматии состоит из трех разделов. Первый составлен из текстов, которые являются репрезентативными для традиционного в эстетической и теоретической мысли направления – философии искусства. Второй раздел представляет теоретические концепции искусства, возникшие в границах смежных с эстетикой и искусствознанием дисциплин. Для третьего раздела отобраны работы по теории искусства, позволяющие представить, как она развивалась не только в границах философии и эксплицитной эстетики, но и в границах искусствознания.Хрестоматия, как и учебное пособие под тем же названием, предназначена для студентов различных специальностей гуманитарного профиля.

Владимир Сергеевич Жидков , В. С. Жидков , Коллектив авторов , Т. А. Клявина , Татьяна Алексеевна Клявина

Культурология / Философия / Образование и наука