Двойник Декстера

“Ооохххх”, - сказала Астор сквозь стиснутые зубы. Она оперлась локтями об стол и сердитая прислонилась к ним. “Я буду есть яйца”, - сказала она, словно благородно согласившись на некий мерзкий и опасный поступок.

"Замечательно", - сказала Рита, и Лили-Энн постучала ложкой по подносу, поощряя сестру.

Завтрак закончился, и настало время криков, хлопков, ритуала топота ног, чистки волос и зубов, переодеваний, и поиска носков, смена подгузника Лили-Энн и упаковывания её походной сумки, и наконец, пяти хлопков входной двери с разным интервалом, и все они вышли и сели в машину, Рита и Астор до сих пор спорили о том, подойдет ли розовый носок к красной рубашке. Голос Астор отдалился на расстояние, я услышал щелчки закрываемых дверей, и вдруг в доме стало неестественно тихо.

Я встал и выключил кофеварку, налив себе последнюю чашку варева. Я снова присел и отхлебнул глоток, удивляясь, почему я обеспокоен; не было оснований для пробуждения и тревоги. У меня было столько свободного времени, какое только может пожелать человек-меня отстранили от работы, и за мной следил некто думавший, что превращается в меня. И если он, так или иначе, потерпел бы поражение, то я всё равно был под следствием за убийство, которого не совершал. Учитывая, что мне очень многое сошло с рук, это, вероятно, было очень иронично. Я пробовал избавиться от тревоги, надсмехаясь над собой, но это прозвучало слишком жутко в неожиданной пустоте пустого дома. Таким образом, я отхлебнул глоток и сосредоточился на жалости к самому себе на время. Оно пришло на удивление легко; я действительно стал жертвой грубой судебной ошибки, и это была довольная простая причина, чтобы почувствовать, что я ранен, замучен, предан той самой системой, в которой я служил так долго и прилежно.

К счастью, моё природное остроумие затекло обратно прежде, чем я начал петь песни в стиле кантри, и я возвратился к раздумью над нахождением выхода из моего затруднительного положения. Но, несмотря на то, что я допил кофе-уже третью чашку за утро-казалось, что я не смогу убрать из мозга липкую грязь страдания, в которой я погряз. Я не сомневался, что Худ не сможет что-нибудь найти и обратить находку против меня; искать было нечего. Но я также знал, что он крайне обеспокоен поисками убийцы Камиллы-и, к тому же, ему бы хотелось выставить себя в хорошем свете в отделе и для прессы, и также важно было то, что он мог бы выставить Дебс в плохом свете. И если я добавлю к этим неудобствам тот факт, что ему явно способствовал и подстрекал Сержант Доукс с его ядовитой узколобостью, то мне следовало сделать вывод, что перспектива была далеко не радужной. На самом деле я не верю, что они могут сфабриковать доказательства лишь для того, чтобы подставить меня, но с другой стороны-почему бы и нет? Такое случалось и раньше, когда офицер под следствием был даже в меньшей опасности.

Чем больше я думал об этом, тем больше тревожился. У Худа была собственная повестка дня, и я как по заказу был в качестве приглашённой звезды. И Доукс давненько искал способ сделать меня юридически виновным в чем-либо-он не прекратит заниматься этим до тех пор, пока Декстер не окажется в Мусорном баке. Не было никаких поводов для них обоих упускать довольно хорошую возможность упечь меня в тюрьму просто потому, что это выдумка. Я даже смог бы увидеть путь их рассуждений, если бы это потребовалось: Декстер в чём-то был виновен; мы не можем доказать это, но мы уверены в этом. Но если мы срежем несколько углов тут и там, то мы сможем выставить это против него, и заключим его туда, где ему в любом случае подлежит быть-в тюрьму, на очень долгое время. Не будет нанесено никакого существенного вреда, и обществу это пойдет впрок-почему бы и нет?

Это была идеальная Гнущаяся Логика Копа, и единственным вопросом было то, достаточно ли сгибаема логика у Худа и Доукса, и смогут ли они последовать ей, и выдумать несколько небольших деталей, которые убедят присяжных в моей вине. Были ли они оба столь одержимы и полны решимости заполучить меня, пройдя через такое? Я думал о показательной согласованной работе, которую они представили в моём офисе; я тогда почувствовал, что они по-настоящему ощущали порочное ликование, приглашая меня в свои когти, холодная и едкая глыба выросла в моём животе и пробурчала: Они, несомненно, захотят.