Двойник для шута

— Трудность положения, как я понимаю, заключается в том, что никого нельзя расспрашивать в открытую, чтобы не лгать и не возбуждать ненужных подозрений, — молвил посол после недолгого молчания. — А ведь напрашивается интересный вывод: если человек покупал новую ткань, чтобы подделать древний плащ (кстати, кто-то должен был его сшить?), то он наверняка подделывал и посох, и яд. А чтобы воспроизвести состав яда, нужно найти его рецептуру. Я ничего не усложняю?

— Похоже, что нет, — кивнул Аластер.

— Значит, нужно найти того, кто может подсказать нужные сведения. Кто это может быть здесь, в Роане, — хранитель библиотеки, лекарь, антиквар?

— Кажется, я знаю кто, — сказал Сивард. — Но нужно торопиться, не дай Бог, нас и там опередят.

Однако последующие события довольно надолго отвлекли их от мыслей об этом походе.

Застав Эфру в своих покоях, Арианна была удивлена: она полагала, что ее придворных дам отправили обратно в Лотэр сразу после окончания свадебных торжеств. Поглощенная своими чувствами, она ни разу о них не вспомнила, тем более что Алейя Кадоган и несколько ее подруг стали очень близки императрице. Возможно, большую роль в их отношениях сыграл тот факт, что гравелотские сеньоры славились своей преданностью императору, а Арианна просто не могла не любить тех, кто любил ее Ортона. Словом, о лотэрских фрейлинах она забыла почти сразу.

Эфра произвела на молодую императрицу странное впечатление. Она и прежде не была спокойной и уравновешенной, а теперь и вовсе пребывала в смятенном состоянии — это было очевидно даже при беглом взгляде. Глаза у бывшей фрейлины блестели, как при лихорадке; неестественный румянец пылал на щеках, еще сильнее подчеркивая желтизну и сухость кожи и темные круги под глазами. Губы у Эфры потрескались, и в уголке рта то и дело вздувались пузыри. Выглядела она отвратительно, и Арианна в первый момент даже отшатнулась от нее.

— Ваше величество! — воскликнула Эфра, заметив повелительницу. — Ваше величество! Соблаговолите выслушать меня, больше мне не к кому обратиться!

И она разразилась рыданиями, упав ничком на ковер. Телохранители императрицы и Алейя Кадоган, присутствовавшие при этой сцене, переглянулись между собой. Баронесса хотела было сказать Арианне, что та видит довольно плохой спектакль, но чувство такта не позволило ей вмешаться в происходящее. В конечном итоге Арианна уже давно выросла, а любой человек болезненно воспринимает попытки других принимать за него решения. Это не меньшее покушение на чужую свободу, нежели арест, или пленение. Алейя Кадоган была дочерью гордого и свободолюбивого народа, поэтому она, как, может, никто другой, старалась не навязывать окружающим свою волю и свое мнение, каким бы верным оно ни было. Если бы императрица обратилась к ней за советом — тогда дело другое, но растерявшаяся Арианна не подумала об этом. Она просто наклонилась над Эфрой и попросила:

— Перестань плакать, пожалуйста. Пойдем, поговорим. Вряд ли она испытывала удовольствие от необходимости говорить со своей бывшей фрейлиной. Эфра была ей не особенно приятна и в лучшие дни, однако чувство справедливости требовало выслушать девушку, выяснить, наконец, что с ней случилось и отчего она в таком виде явилась во дворец.

Эфра с трудом поднялась на ноги и пошла следом за императрицей. Гвардейцы двинулись следом.

— Ваше величество! — взвизгнула фрейлина. — Я должна вам сообщить нечто не для чужих ушей. Велите им остаться в соседней комнате.

Арианна оглянулась на безмолвных великанов, задумалась. Она живо представила себе, что бы чувствовала на месте Эфры: вероятно, и ее смущали бы телохранители с их бесстрастными, удивительными лицами. И она произнесла:

— Останьтесь, — повинуясь какому-то безотчетному чувству.

Алейя Кадоган нахмурилась. Арианна нарушала неписаный закон — никогда не оставаться наедине с кем бы то ни было.

Видимо, императрица почувствовала ее смутную тревогу и, обернувшись, попросила:

— Алейя, пойдем со мной.

— Ваше величество! — буквально взвыла Эфра, но Арианна глянула на нее так гневно, что она сочла за лучшее успокоиться.

Чтобы никого не смущать, баронесса сразу отошла к окну и замерла там, стараясь не напоминать о своем присутствии.

— Итак, — спросила Арианна, твердя про себя, что ее прямая обязанность быть справедливой и милосердной даже к тем, кто ей неприятен, отвратителен или даже мерзок. Она пыталась внушить себе хотя бы кроху сострадания к изможденной, измученной Эфре, но сколько ни искала его в своем сердце — так и не находила.

«Видимо, я жестокая и эгоистичная», — наконец решила императрица и сама ужаснулась этой мысли. А ужаснувшись, дала себе слово отнестись к бывшей фрейлине со всей мягкостью и теплотой, на какую была способна, чтобы искупить свою черствость и жестокость.