Двойник китайского императора

Предъявлю и я свои векселя: мне кажется, он давно ждет, когда обращусь к нему за помощью, — не любит никому быть обязанным и хотел бы поскорее рассчитаться со мной и забыть давний случай. Посмотрим, чья вина, чьи грехи перетянут, хотя, готов побиться о любой заклад, мне он не откажет. Так что, Пулат Муминович, спите спокойно, и, как говорят русские, утро вечера мудренее. А сейчас я с вами распрощаюсь, пришлю дежурную, чтобы убрала и проветрила комнату, и отдыхайте, набирайтесь сил — завтра нам предстоит сложный день. И последнее: из номера ни шагу, отключите телефон, в обком не ходите, даже если и позовут, — как вы знаете, он скор на руку.

С тем неожиданно на счастье объявившийся полковник и распрощался.

Проснулся, как обычно, рано: видимо, многолетняя привычка сказалась. На удивление, не болела голова, хотя он помнил, сколько вчера они выпили с полковником Халтаевым. После ухода начальника милиции он принял душ и, разобрав постель, тут же забылся тяжелым сном — порассуждать, осмыслить открывшиеся неожиданно варианты спасения не пришлось. Не ощущал он, проснувшись, и того гнетущего, животного страха за себя, за судьбу семьи, детей, который изведал вечером до прихода соседа.

Завтрак принесли в номер — наверное, так распорядился полковник, державший себя в гостинице по-хозяйски, что для Пулата Муминовича оказалось неожиданным. Вчера, почувствовав себя на краю пропасти, он испугался, да что там на краю, он ощущал, что уже летит в бездну; казалось, нет сил остановить гибельное падение, но надо же, судьба послала ему Халтаева.

Халтаев… Пулат Муминович вспоминает многочасовое застолье, пытается задним числом уяснить сказанное начальником милиции, и порой ему кажется: все это мистика, пьяный бред — сто тысяч, Раимбаев, векселя за прошлые грехи нынешнего секретаря обкома Тилляходжаева…

Он долго и нервно ходит по просторной комнате; велико искушение выйти из номера и кинуться защищать свою репутацию обычными путями и способами, без всяких закулисных интриг, в которых он действительно не мастак, как вчера отметил Халтаев. Вся мышиная возня, слава Богу, прошла мимо него, он не знал ее гнусных правил и знать не хотел. Когда другие интриговали, блефовали, подсиживали друг друга, воевали за посты, он работал — поэтому у него сейчас такой район, что за него некий Раимбаев готов выложить сто тысяч. Припомнил полковник ему вчера и Иноятова. Что из того, что Ахрор Иноятович поддержал его вначале, помог стать секретарем райкома, так ведь работал он сам, и ему есть чем отчитаться за двадцать лет, есть что показать, и орден Ленина не за красивые глаза дали.

Откуда пришла у нас беда, где ее корни? Любой мало-мальский начальник на Востоке мнит себя Бог весть кем — откуда это чванство? Может, оттого, что издавна на Востоке, как нигде, чтился чин, должность, кресло? А может, виной тому рабская зависимость младшего по возрасту от старшего? Скорее всего, и то, и другое вместе. А откуда казнокрадство, взяточничество, коррупция? Почему все это пышным цветом расцвело повсеместно у нас, доведя до нищеты миллионы бесправных, безропотных тружеников? Наверное, не обошлось без доставшихся в наследство традиций: ведь при дворе эмиров, ханов служивый люд или, как нынче говорят, аппарат не стоял на довольствии, из казны не выдавали им ни гроша. Их содержал народ, определенная махалля, район, и там, в своей вотчине, они и обирали земляков как могли.

Так почему возникли новые партийные баи, сидящие на щедром государственном довольствии и, как при эмире, еще обирающие свой же узбекский народ до нитки?

Но благородный яростный порыв быстро гаснет, и Пулат Муминович, вспомнив наказ полковника, отсоединяет телефон от внешнего мира; он чувствует, что его загнали в угол, понимает, что отчасти виноват и сам, но он не видит иного спасения и считает, что единственный шанс в руках у Эргаша Халтаева.

Свободного времени у Пулата Муминовича много, но он упорно не хочет размышлять о полковнике: кто он, что за ним, чего хочет, почему вдруг воспылал любовью к соседу, что попросит в награду за спасение? Он не настолько наивен, чтобы принять его участие за благородный жест, знает, что чем-то придется расплатиться.

Но вновь всколыхнувшийся в душе страх гонит разумные мысли. Что-то внутри разрывается от крика: "Выжить во что бы то ни стало! Сохранить партбилет! Кресло! Власть!"

И с каждой минутой ему все больше и больше кажется, что не грех и чем-то поплатиться, дать отступного, как выразился полковник.

В сомнениях и борениях, нереализованных благородных порывах прошло немало времени; Пулат Муминович то и дело нервно посматривал на часы, но вестей от начальника милиции не поступало, не спешил и гонец из обкома. Наступал час обеда, и истомившийся от неопределенности Махмудов уже хотел спуститься вниз пообедать, пропустить рюмку — снова расшалились нервы, но вдруг раздался стук в дверь.