Двойник полуночника

Странная тяжесть в боковом кармане уже давно пыталась напомнить о себе, и только сейчас вспышкой высветилось: пистолет!.. Нелепая улика, которую он все это время зачем-то носил с собой. Игрушечное оружие, в котором больше зажигалки, чем пистолета. Но там, где надо, разберутся и сделают правильные выводы. Можно, конечно, выбросить, но в его ситуации это все равно, что бросить собаке кость. В любом случае, если к нему успел приклеиться наружник... Говорят, опытный наружник, как собака, способен нюхом почувствовать, чей ему брать след. Еще не успев понять, кто это и зачем, начинает слежку... Такие асы были и в царской охранке, и в департаменте Берии. Наверное, в минуты опасности у человека и в самом деле начинают выделяться какие-то вещества (вещества страха), которые способен уловить такой "нюхач".

В этом смысле он и сам не сознавал еще, волнуется ли сейчас. Просто шел, спешил, ускользал от своей тени. Откуда-то взялась и начала отстукивать в голове детская считалочка "Море волнуется раз, море волнуется два, море волнуется три...", в которую когда-то играли его дети и которая сейчас приводила мысли в порядок.

По ходу заметил светящуюся букву "М". Общественный туалет вокзала. Место, где хоть на несколько минут каждый человек имеет право побыть один. Сейчас главное - стереть отпечатки пальцев (неужели у них могут быть Его отпечатки?!). А уж от самого пистолета он как-нибудь сумеет избавиться.

Миновав скрипучий турникет, прошел в комнату с кабинками. Двое грязных и заспанных мужиков терпеливо дожидались своей очереди. Дверцы, похоже, не запирались. Они словно разделяли человека на две части, оставляя сверху на виду голову, снизу - ноги. Еще вчера одна только мысль, что ради каких-то отпечатков придется вот так, под взглядами чужих людей, превращать себя в курицу - показалась бы ему дичайшим бредом. А сегодня встретил ее спокойно, как солдат, которому выбирать не приходится. В сущности, он и есть старый солдат войны, имя которой - время. Но для времени не бывает ни победителей, ни побежденных.

Теперь и спешить не имело смысла. На вокзале его не возьмут. Слишком много свидетелей. Пока удостоверятся и согласуют... Что-то иное у них задумано... В любом случае живым он им не нужен...

По радио объявили посадку, и народ хлынул на перрон. В одном из залов ожидания освободилось место, и он обрадовался этому, как ребенок. Сразу стало спокойно и легко, словно именно это место он искал. Здесь его не возьмут. Не посмеют. Среди своего народа он в безопасности.

От усталости и тепла слипались веки. Но время уже остановилось...

Потом откуда-то издалека стала наплывать песня. Старая застольная грузинская песня. Ее пели в минуты настроения, когда на душе бывает особенно хорошо. Голоса то рассыпались, то выстраивались друг за другом в один, непередаваемо красивый и сильный. Будто пели сами горы.

Это была песня мужчин - старинная и печальная песня, от которой начинало сперва сладко пощипывать в груди, а потом саднить и раздирать ее до крика, пока на глазах не выступали слезы. Но слез этих никто не стыдился, потому что это были слезы очищения и любви.

Возможно, так пел его отец, такой маленький и тщедушный в жизни, с впалой чахоточной грудью мастерового-сапожника, который в песне словно вырастал в исполина в черной бурке с газырями и кинжалом. Наверное, именно в такие минуты его и полюбила мать... чтобы все оставшиеся минуты с такой же силой презирать и ненавидеть, пока эта жгучая ненависть не превратилась в смерть.

Однажды, незадолго до кончины (он и смерть выбрал, как мужчина - от ножа, в драке за свою и ее, матери, поруганную честь) он повел его, маленького Coco, в горы, где показал тайник. Потом жизнь закружила, он забыл, а может, и просто не придал значения этому факту, посчитав за пьяный лепет вконец опустившегося человека... А может, уже тогда предчувствовал, что это может быть за тайна. Та самая "обнаженная тайна отца", которой ему, Coco, лучше всего не знать.

Как сейчас, он видит этот камень, схваченный пожелтевшим лишайником, в стене старого разрушенного монастыря. Словно эта тайна уже успела разрушить монастырь и теперь на очереди он, Coco. А камень тот как немой укор. Затерянное надгробие в пустыне снов.