Двойник Цезаря

— Ну что, добился своего? Ты убил меня своими речами и интригами, но когда-нибудь тебя самого за твой блудливый язык убьют, как поганого пса.

— Дорогой Луций Сергий, — ответил Цицерон, не снимая со своего рыхлого лица торжествующей улыбки, — надо уметь проигрывать.

— Я уважаю соперника, которому проигрываю в честном бою. Твое же главное оружие — интриги и клевета.

— Меня избрал народ! — с пафосом воскликнул Цицерон. — Тот самый народ, который ты подстрекаешь своими речами и…

Катилина не слышал его последних слов. Он уже шел стремительным шагом, быстро удаляясь от Марсова поля.

Дома он застал сына Марка в присутствии Лицинии, дочери Ористиллы. Оба подростка возились на полу, как два щенка, пытаясь отнять друг у друга деревянную игрушку. Катилина позвал сына, и тот, вскочив в панике, подошел к отцу с побледневшим от испуга лицом.

Луций повел Марка в свой кабинет и сразу же, едва они вошли в комнату, сказал:

— Я не буду объяснять тебе причину своего решения. Когда-нибудь ты сам все поймешь. Поверь мне, что так надо. Я очень люблю тебя. Я говорю это потому, что, возможно, мы уже никогда больше с тобой не увидимся… Я решил завтра же отправить тебя в Грецию. Так будет лучше и для тебя, и для меня. И помни — никто не должен знать, где ты. Всё, иди!

Катилина подтолкнул Марка к двери и, сев к столу, обхватил голову руками.

Он не услышал, как в комнату вошла Ористилла. Она обняла его нежно сзади и, прижавшись своей щекой к его щеке, заговорила тихо:

— Луций, ты так изменился в последнее время. Брось, прекрати эту бесполезную борьбу! Ты никогда их не победишь. У них деньги, у них сила, у них всё.

— А у меня — правда.

— Ты же видишь, что они сделали с твоей правдой. Мне уже на улицу страшно выходить, потому что все осаждают меня нелепыми вопросами о тебе… Мне страшно, Луций. Давай уедем куда-нибудь. Ведь мы любим друг друга, а это самое главное… Ну, что ты молчишь?

— Нет, — выдавил, наконец, из себя Катилина. — Нет, Ористилла, я уже не смогу оставить это дело. За мной стоят люди, много людей. Они верят мне, и я не могу их предать.

— Но ты же знаешь, чем закончились попытки Гракхов и всех, кто выступал против олигархов. Ты погибнешь.

— Ну что ж, если суждено погибнуть, значит погибну. Но я уже не могу сойти с этой дороги.

Ористилла замолчала, и Луций ощутил, как по его шее скатилась ее слеза…

Глава X. Salus populi suprema lex [16]