Двойное проникновение (double penetration). или Записки юного негодяя

Итак, я вышел из тени и как ни в чем не бывало вернулся в Ambassador Zlata Husa, еле сдерживая волнение. В гостиничном холле сразу увидел их, четверых преследователей, которые даже не маскировались под европейцев. Все одеты в черные костюмы, в белых футболках с то ли языческими, то ли фашистскими символами, бритоголовые; у двоих длинные чубы спереди, у двух других, что постарше, ирокезы, заканчивающиеся длинной косой через плечо. Все с висячими казацкими усами, пальцы в массивных кольцах с черепами: очень удобно использовать как кастеты. Уродливая отрыжка украинского национализма на полированном полу Европы. Заметив меня в дверях, вскочили, как охотничьи собаки, услышавшие рожок егеря, нервно закрутились на месте, с трудом сдерживая радостную злость предстоящей расправы. Я помахал им рукой, сделал знак следовать за мной и отправился к себе в номер. Демонстративно оставил дверь открытой и, усевшись в кресло напротив входа, принялся ждать.

Ждать пришлось недолго: сначала в дверном проеме опасливо мелькнула одна черная тень, за ней другая, наконец застыла фигура самого главного из четверки – с угольно-черными усами и таким же гребнем волос на бритой голове. Фигура повела плечами, оправила усы и двинулась мне навстречу, а вслед за ней – остальной нацистский помет; и вот все четверо передо мной. Странно было глядеть на лица, в которых преобладал черный цвет, несмотря на их белокожесть: что это, признак вырождения нашей смертельно больной нации? А ведь еще совсем недавно, в Киеве, я находил это довольно очаровательным и привлекательно-маргинальным с ярким местным колоритом: все эти речи о незалежной (эдакий искрометный второсортный человеческий материал, возомнивший себя солью земли).

– Ну и что вы от меня хотите, господа хохлы? – со всей иронией, какую смог вложить в свой голос, спросил их я. Они, кажется, даже несколько растерялись, несколько секунд не зная, что ответить, пока их старший не выдавил из себя:

– И що ти тепэрь будешь делать, москаль? – словно вслух подбодрил себя и своих соратников, после чего со всей серьезностью уточнил: – Йе що нам сказати?

Безусловно, сакраментальный вопрос не требовал ответа, но я не упустил возможности поинтересоваться, как поживает их патрон Калопрачкин и не противоречит ли принципам их антисемитского движения существовать на деньги титульного еврея их страны.

– Ну, москаль, стримайся! – рявкнул один из молодых фашистов и ринулся на меня, а я на нем опробовал первый удар, пусть и неловкий; сбил нападавшего с ног и отшвырнул к подельникам.

– Друзья мои, – обратился я к ним подчеркнуто миролюбиво, пока они не кинулись на меня все вместе, – я чувствую себя, как Кэрри Грант в хичкоковском «На север через северо-запад». Вы меня не за того принимаете. Я не ваш человек.

– Що? Або ти идеш з нами, або ми тоби допоможем.

Опять это чудовищное «що», оскорбляющее мое чувство прекрасного: разве можно так уродовать русский язык, словно нельзя говорить нормально. Я попробовал пробудить в них хорошие манеры и попросил повторить все вопросы на русском. И опять прозвучало сакраментальное «Що?», словно они не умели говорить нормально, но я-то знал, что это не так: любой хохол, если его слегка потереть, неожиданно становится русским, как русский – татарином, ну а что будет с татарином, если его хорошенько отмыть в бане, даже страшно представить. Я, словно женщина с мужчиной, решил поиграть в жертву и вновь обозначил себя им как простофилю, повторив:

– Вы знаете, я себя все-таки чувствую персонажем из фильма Хичкока.

Это была игра, но она мне начинала нравиться.

– Що? Що? Який Хичкох? – занервничали фашисты.

– Режиссер, – пояснил я, чувствуя, как накаляется обстановка.

– И що? Знущайешся? Над нами? – недоумевали они, и я им откровенно признался:

– Да! А что, нельзя?

– Зараз ми тебе навчимо. По-нашому, – воодушевились они и бросились на меня, рассчитывая, видимо, наказать за дерзость.

Еще неделю назад это закончилось бы плохо, но теперь я был в доспехах Бога, хвала западным технологиям, и принял вызов с достоинством. Ощущения – исключительные: это как из задолбанного всеми ботаника превратиться в супермена, когда к тебе пристали хулиганы. Я крушил чужую плоть, ликуя, с наслаждением, как если бы давил ненавистных тараканов, а хруст их костей вагнеровской музыкой звучал у меня в ушах. У меня получилось расправиться с ними максимально жестоко, как надо.

Экзоскелет в прямом смысле оказался посильней «Фауста» Гете: я вдруг на самом деле, в реальности испытал власть над людьми и смял, как кусок мягкой глины, личности моих оппонентов в один сгусток из крови, слизи и боли. Власть над ними стала для меня настоящим глотком свободы, позволив вырваться из общей серой массы тиражированных homo sapiens, заставить преодолеть врожденную робость перед другими и уважение к чужой жизни. Наверное, то же самое чувствуют цари или диктаторы, когда, взойдя на престол, могут позволить себе делать с людьми все что захотят, и никто не смеет им противостоять.