Двойной генерал (СИ)

Заводские сделали вариант заниженной установки пушки. Не прямо наверху вращающуюся платформу поставили, утопили ниже линии борта. Пытаются мне что-то объяснить про более сильную раскачку от выстрелов, если пушку расположить выше, я обрываю взмахом руки. Мне не надо объяснять про момент сил, в физике прилично разбираюсь, даже преподавал курс механики в педе несколько лет. Из тех же соображений сильно ограничен горизонтальный угол поворота. Суммарно, всего семьдесят градусов в обе стороны. Короче, только назад пушка стреляет. Я не ругаюсь, прекрасно понимаю, что «Тунгуску» из моего времени или «Панцирь-С1» мне тут никто не сделает.

— Какой предполагается вес с полной загрузкой боеприпасами, полным баком и экипажем на борту?

— Восемь тонн шестьсот килограмм, примерно, — пожилой и несколько задёрганный представитель дирекции, кажется, ведущий конструктор озадачен. Видимо, сильно боялся моих капризов про малый сектор обстрела, готовился уговаривать и вдруг, как неосторожный боец, «проваливается» в атаке.

— Сделаете семь… — вздыхаю и делаю уступку, — ладно, семь с половиной тонн, без слов подпишу приёмку.

— И как? — несмотря на вопрос, вижу, начинает прикидывать на месте.

— Борта можно сделать толщиной 10 мм. Лоб пусть остаётся такой же, но форму надо изменить, — показываю рукой, — пусть здесь остаётся отрицательный угол, а дальше изменяете на положительный и здесь обрезаете. Опорную площадку попробуйте совместить с днищем, либо можно в этом месте дно ослабить. Оно будет дублироваться поворотной площадкой.

— Корму ослаблять не надо?

— Нет. Если стрельба в ту сторону, то корма играет роль передней, боевой части. Будут ещё идеи, согласовывайте со мной.

На этом и закончил свой визит.

А во время полёта в Ленинград Берия всё-таки сумел меня развеселить. Давно я так не смеялся, до сих пор при воспоминании не могу от улыбки удержаться.

17 апреля, четверг, время 09:35.

Борт ТБ-7 командующего ЗапВО.

Под мерный рокот моторов на не очень удобных сиденьях Лаврентий вдруг говорит:

— Самую хорошую новость я тебе ещё не рассказал, Дмитрий Григорич.

Настроения болтать у меня не было, поэтому просто жду. Шум моторов, экипаж в отдалении, радист ближе, но он в наушниках. И всё равно Берия понижает голос, наклоняется.

— Получил разведсводку из Германии, буду ещё проверять неоднократно, но предварительные данные такие…

Главный интриган Советского Союза делает паузу и сообщает нечто, заставившее меня открыть от изумления рот.

— У немцев в процессе обучения и эксплуатации боевых самолётов за год набирается тысяча восемьсот аварий, часто вплоть до полного разрушения машины и гибели лётчика.

— Сколько-сколько? — как ни был я поражён, но переспрашиваю шёпотом.

— Тысяча восемьсот, — вижу, что Берии самому доставляет удовольствие называть это число. Не осуждаю.

— Это что? — спрашиваю через паузу, за которую мне с трудом удалось подобрать отвисшую челюсть, — я ткнул пальцем в небо и попал?

Потом минут десять мы оба, глядя друг на друга, ржали почти до слёз. Еле успокоились. Мы оба испытываем несказанное облегчение. Гнев Сталина от таких сведений угаснет, как свечка под проливным дождём.

— Я знал, что тебе понравится, — Берия первым берёт себя в руки.

— Ты сделал мне не только сегодняшний день счастливым, неделю, точно. Сталину докладывал?

— Нет ещё. Я ж говорю, проверять надо. Уж больно цифры большие. Может не поверить.

21 апреля, понедельник, время 14:05.

Минск, штаб округа.

Вот такие дела. Что-то в своё время попадалось мне про мессеры. Они нам много крови испортили, стали символом мощи люфтваффе в той войне, но как, оказалось, были у него серьёзные болезни. В сердцах немецкие лётчики говорили, что посадка самолёта — русская рулетка. Именно в этот момент и происходили многочисленные аварии. Как-то так. Сталин бы расстрелял господина Мессершмитта на месте Гитлера. Не глядя.

Вообще, если вспомнить, то Гитлер намного мягче относился к своим немцам, чем Сталин к нам. Всё-таки мы — Азия, нас не удивишь видом обезглавленного высшим правителем ещё вчера всесильного визиря.

Что-то я отвлёкся. Отхожу от окна, подхожу к большой карте своего округа, висящей на стене, как в кабинете географии. Смотрю сквозь неё. Каждый вопрос по отдельности я решаю, и вроде успешно, но почему меня гложет пакостное чувство, что упускаю нечто более важное, чем даже радиосвязь.

Без радиосвязи никак, но великолепная связь это… как бы имущество, инструмент. Надо умело ей пользоваться? В этом дело? Нет. Слишком очевидный ответ и вопрос узкий. Это не ключ к победе. Это материал для ключа.

Как-то смутно всё понимаю, не находя подходящих слов для определения, чего я хочу и чего добиваюсь.