Двойной карамболь

— Ленка, сам увидишь, классная телка! — захлебываясь рассказывал Семен. — На нее весь институт вместе с преподами западает. Она и к экзаменам не готовится, только улыбается нужным людям. Красивая, как кукла. А снял ее мой кент, Валерка. С виду — так себе: ни роста, ни массы, зато мозги с перебором, философ и мастер по ушам ездить. А телки ушами любят. Он и устроил наш поход, говорил: «Пусть будет две кадры и три чувака. Асимметрия — жизнь, где есть конфликты, там нет скуки.». Экспериментировал. Ну и доэкспериментировался… Запал на Маринку.

Маринка — со школы Ленкина подруга, при фигуре, на мордяшку так себе, в общем, ништяк. Возле Ленки крутятся всякие кадры, будто мухи у кучи, а она, как щука всех их под себя гребет и на зуб пробует.

Это я здесь, в горах понял. Валерка думает, будто он кашу заварил с нашим походом, на самом же деле все она, Маринка!

Как-то спорили мы на сюрприз: кто больше удивит. Кинули жребий. Валерке выпало с Маринкой, Володьке с Ленкой, ну а мне, как всегда, — Семен изобразил кукиш из пальцев с грязными, потрескавшимися ногтями. — Разошлись. Потом сходимся. Володька с Ленкой лежат на камне с голыми задами. Ничего другого от них и не ждали.

Маринка с Валеркой выходят из-за кустов в повязках из листьев.

Адам и Ева. Философ с умным видом раскрыл было пасть, но ни слова не сказал и закрыть ее уже не смог, потому что Маринка стала танцевать. А он только топтался на месте и разевал рот, как карась. Она устроила такой стриптиз, что у нас, у всех, даже волосы встали дыбом.

У Философа язык заклинило.

«Кранты ему! — думаю, — Кому нужен без языка, бычок?», схватил я флягу и в город. Приволок десять литров пива. Прикинь? Чуть не на четвереньках приполз к палаткам. Валерка, как был с разинутой пастью, так и сидит, молчит и на Маринку таращится. Ленка психует, Володька лается. Мне первый приз дали! Я — супермен!

Пивка накатили, отмокли, Валерка рот закрыл, Ленка утихла.

Ладно, тащимся дальше. Только мух много и коровы лезут к палаткам.

Потом приволокся сверху какой-то придурок. Мы его встретили, как люди: накормили, чай ему заварили. А он возьми и приколись под вечер.

Шляется, говорит, по горам какой-то кадр: круглый год босой, одна рваная штормовка на теле, продукты ворует у альпинистов, но, бывает, и хуже. Нет у него, будто, одной руки.

Этот кадр, который к нашему костру пришел, еще и базу подвел, будто ему сказали, а те уже слышали от очевидцев и какие-то наши общие знакомые тому свидетели. Рассказал, что вышли в горы два альпиниста и напросились на ночлег в избушку к метеорологу. Среди ночи началась буря. А один давай собираться на верхотуру, сдуру.

Другой его уговаривал переждать непогоду, но не смог ни остановить, ни бросить. Вышли ночью. Тот, что не хотел идти, сорвался. Другой — не дурак лететь за ним в пропасть, — перерезал веревку. А тот, что падал, хвать его за ногу и висит. Ну а тот, у которого крыша-то съехала, отрубил ему руку.

Лежит метеоролог в своей избушке, кайфует. Вдруг вваливается знакомый альпинист, один, и говорит, что товарищ погиб. Метеоролог посмотрел на него: штаны в крови, веревка перерезана: прикинул что к чему, но молчит. Альпинист отлежался и ушел вниз, будто за спасателями. Метеоролог опять лежит — тащится. Вдруг слышит кто-то вокруг избушки ходит. Распахивается дверь, стоит перед ним тот, что сорвался, протягивает кровавый обрубок и требует вернуть руку…

Прикинь! Этот придурок говорил все шепотом и вдруг как заорет:

«Отдай руку!»

Маринка — через меня перепрыгнула и в спальник зарылась. Ленка — брык с копыт. Вовка орет, Философ воздух портит. Я — хвать топор…

Придурок за рюкзак и вниз: тропа хорошая, ночь лунная. «Вали, говорим ему, дедушка-Мазай, со своими сказками». А сами сидим потом в одной палатке, думаем: если он не врет, это что же делается там, за перевалом, в двадцатом-то веке? Это же натуральное средневековье под боком. У Валерки язык развязался, жалобно так проблеял: «Блин, с такой робинзонадой импотентом станешь!»

Потом проходили еще два чудика сверху. Говорили, что бегут из-за перевала. Рассказывали про горную деву, будто видели ее, оттого и спускаются. Известное дело, кто ее встретит — тому хана.

Говорили, будто прибежала девица к их палатке у реки, давай плакаться — друг лежит на морене со сломанной ногой. Те, с дурру, и согласились помочь. Она перескочила через реку, а они сунулись в воду, чуть не утонули. Хорошо еще, вовремя скумекали, кто их ведет и куда.

Бросили все — и бежать в город…

Потом возле нас стояли трое альпинистов: волчары матерые, мужики. Шли они вверх, куда-то далеко… Мы стали им рассказывать, что слышали, про чудеса за перевалом. Они посмеялись. Потом один взял гитару, стал петь про кадра, который запал на телку, кадрил ее кадрил, а та уперлась: нет и все, подай ей любовь неземную.

И узнал где-то тот кадр, что растет в горах не простой, а королевский эдельвейс. Найдешь его — ни одна телка не устоит, все твои.