Двойной контроль

Фрэнсис ушел на кухню, налил воды в старенький эмалированный чайник с толстым носиком и свистком, очень умиливший Оливию в ее первый приезд. Фрэнсис поставил чайник на плиту и зажег газ, гордясь тем, что его вежливые, но прохладные ответы свидетельствуют об определенных успехах в борьбе с Cordyceps Californica, который пытался завладеть его телом и разумом. Он поставил на поднос заварочный чайник с пакетиком чая и две кружки. Сейчас самое время начать дружелюбную, но решительную деэскалацию их напряженных и потенциально разрушительных отношений. Да, они поцеловались, но не поцеловать Хоуп выглядело бы враждебно. А внутренний мятеж, вызванный ее прикосновением, Фрэнсис успешно сдерживал строгим полицейским контролем, хотя ему и было трудно встать на сторону дубинок, щитов и слезоточивого газа, но любая другая сторона была бы вандализмом. Он любил Оливию и ее родных и готовился любить своего ребенка. В данном случае настоящему мужчине следовало отказаться от демонстрации мужской силы.

Он забрал из кладовой пакетик с галлюциногенными грибами для Хоуп, и тут тихонько засвистел чайник. Фрэнсис метнулся на кухню, чтобы свисток не успел вывести самую резкую ноту, залил заварочный чайник кипятком, положил пакетик капсул рядом с молочником, взял поднос и решительно вернулся в гостиную.

– О господи, – вздохнул он, стоя в дверях. – Оденься, пожалуйста.

– Зачем? – удивилась Хоуп. – Ты же меня видел нагишом.

– Для разнообразия приятно поговорить с тобой, когда ты одета, – заметил Фрэнсис. – А то я тебя только и вижу что нагишом. Ну, если не считать браслета.

– Я его никогда не снимаю.

– Похвально, – сказал Фрэнсис. – Не мешало бы выработать такое же отношение к нижнему белью.

– Браслет мне подарил мой единственный любимый человек. – Хоуп уселась поудобнее и подтянула колени к груди.

– А что с ним случилось? – Он бережно опустил поднос на стол, стараясь не смотреть на нее. – Обморозился, катаясь на сноуборде в чем мать родила?

– Он утонул, – ответила Хоуп.

– А… ох, мои соболезнования… – Фрэнсису начинало казаться, что его нарочно ставят в неловкое положение.

– Поэтому я и гоняюсь за тобой как дурочка, – сказала Хоуп. – Вот уже четыре года, как я словно бы онемела… до тех пор, пока тебя не встретила.

– Вот только не надо…

– Чего не надо? Правды?

– Нет, не надо это на меня вешать.

– Я тебе не нравлюсь?

– Да ну тебя! Ты же знаешь, что нравишься. Поэтому тебе лучше уйти. Нечего сидеть тут голышом и напрашиваться на комплименты. – Фрэнсис швырнул пакетик с капсулами на диван. – Я сейчас пойду наверх и подожду, пока за тобой не захлопнется дверь. – Он наклонился и поцеловал ее в лоб.

– Увидимся на вечеринке у Хантера, – сказала Хоуп.

– Боже мой, ты и там будешь? – ахнул Фрэнсис.

– Обещаю вести себя примерно.

Фрэнсис с отчаянием посмотрел на нее, отвернулся и вышел из гостиной.

20

В своих апартаментах на Сент-Джеймс-Плейс Хантер глядел в окно и со смутной тоской вспоминал, как ходил в школу из родительской квартиры на Маунт-стрит, через Конститьюшн-Хилл, видневшийся за безлистыми кронами лип, по залитым дождем тропинкам которого сновали офисные работники, бродяги, чиновники, туристы и, наверное, ученики Вестминстерской школы, торопившиеся на утреннюю службу в аббатстве, или на урок химии, или на собеседование с директором, грозящее исключением, – сам Хантер за свою бурную юность трижды побывал на таких. Про Вестминстерское аббатство он давно не вспоминал, хотя пять лет подряд ходил туда шесть раз в неделю. Правда, он хорошо помнил люстры, подвешенные на шнуры, почти невидимые в сумраке утренней службы. Люстры напоминали хрустальные бомбы, нацеленные на паству и обещающие взрыв света, если им удастся завершить свой полет к каменному полу в нескольких футах от кончиков сверкающих овалов. Хантер прятал в молитвеннике несделанные домашние задания и, притворяясь, что поет гимн, разбирался с переводом на латынь или с уравнениями по физике.