Двойной портрет

В парикмахерской было душно. Заняв очередь, он стал перебирать лежавшие на столе старые газеты и сразу наткнулся в «Научной жизни» на маленькую заметку «От редакции», спрятавшуюся (или спрятанную?) среди читательских писем. Это было «опровержение» — то самое, которого так боялся Миша Лепестков. Напрасно боялся! Опровержение — если можно было так назвать напечатанную нонпарелью замётку — было написано невнятно, приблизительно, глухо: Снегирев — не невежда, редакция сожалеет, проблема заслуживает глубокого изучения. Пожалуй, в заметке было даже что-то неуловимо-обидное для Снегирева. Она означала... Он как бы взглянул на весь газетный лист одним отвлеченным взглядом. Она ничего не означала.

...Он чуть не пропустил свою очередь, зачитавшись статьей в «Известиях», которая не могла появиться месяц или два тому назад и за которую до марта 1953 года дали бы лет десять.

— Под полечку? -— спросил парикмахер.

— Да. «Нет, не десятку, а все двадцать пять, — подумал Остроградский. — И не где-нибудь, а в каком-нибудь Джезказгане».

— Бриться будем?

— Пожалуйста.

Из парикмахерской он снова позвонил и снова не добрался до понравившегося ему прокурора. Секретарша, которая ничего не знала о деле, разговаривала грубо.

Два часа. Он знал, что даже если он пойдет очень медленно и будет останавливаться у каждой витрины, ноги все равно принесут его раньше — не в три, а, скажем, без четверти три. Ноги всегда приносили его раньше, потому что даже ждать Ольгу, зная, что она непременно придет, было наслажденьем.

Они виделись теперь почти каждый день, но по-прежнему на улицах, потому что на Кадашевской поселился какой-то тип, уволенный из охраны, и Ольга его боялась.

...И на этот раз ноги принесли его к ней на двадцать минут раньше, хотя из парикмахерской он пошел не направо к Библиотеке иностранной литературы, а налево. Ольга ахнула и засмеялась, увидев его. Остроградский с гордостью поджал губы. Она была в синем халате, быстрая, торопившаяся кончить к его приходу работу, прелестная со своей разваливающейся прической. В комнату ежеминутно заходила ее помощница Лена, и Остроградский чинно уселся в углу, положив пакет со старым костюмом на колени.

— Можно оставить его у тебя? — спросил он, когда помощница вышла.

— Конечно.

И она спрятала пакет в шкаф, «а то Лена, пожалуй, отправит его куда-нибудь на Цейлон, вместе с нашими бандеролями».

— Мне нравится смотреть, как ты работаешь, — сказал Остроградский. — Почему ты смеешься? — спросил он, когда они вышли на улицу.

— Нет, ничего. Лена говорит, что ты — интересный.

— Ну, конечно, еще бы! Как костюм?

Он знал, что ей хотелось сказать, что напрасно он не купил темный костюм, — и действительно эти слова уже были у нее на языке. Но он знал и то, что она промолчит, не желая огорчать его, — и она промолчала. Но что ей не нужна дорогая театральная сумочка — он не догадался может быть потому, что не знал, что она театральная. Ольга поблагодарила его и сказала, что мечтала как раз о такой. К этой сумочке была нужна еще одна, взамен той, давно истрепанной, с которой она ходила и в магазин и на работу.

— Куда мы сегодня?

У них были «хозяйственные» прогулки, когда Ольга покупала, а Остроградский, который терпеть не мог магазинов, помогал ей, занимая очередь и стараясь не перепутать чеки — и это тоже нравилось ему, потому что Ольга его все время жалела. А были и настоящие, далекие, когда они уходили куда-нибудь в Останкино или на Ленинские горы, вдоль Москвы-реки, по которым гоняли свои остроносые лодки серьезные, сосредоточенные юноши и девушки, ритмично сгибая загорелые спины. Остроградский наслаждался. Он любил Москву.

— Сегодня мы поедем... Не скажу, куда и зачем.

— Почему?

— Нельзя. Ты голодный?

— Не очень.

— Можешь потерпеть?

— Да.

54

Ольга отказалась от комнаты в старом деревянном доме на Четвертой Мещанской и теперь хотела, чтобы Остроградский одобрил ее решение взять комнату, которую ей предложили в новом строящемся районе.

Они проехали в метро, потом автобусом, потом — с конечной остановки — пошли пешком по развороченной, неасфальтированной дороге. Рычащие грузовики ныряли по ухабам. Везде были краны, медленно, кругло поворачивающиеся, с опасной легкостью проносящие по воздуху какие-то грузы, похожие на гигантские карточные колоды.

К дому, почти законченному, но еще в лесах, было трудно подойти, но они все-таки подошли и, нырнув под доски, загородившие крест-накрест только что отделанную лестницу, поднялись на седьмой этаж.

— Задохнулся?

— Нет.

— Лифт еще не работает, — сказала Ольга Прохоровна виноватым голосом.

Комната была небольшая, двенадцатиметровая. В ту минуту, когда они вошли, солнце, уже обойдя ее, как будто нарочно задержалось, косо скользя сквозь грязные окна.

— Квадратная. Это удобно.

— Да.

— Не тесновато ли? — смеясь, спросил Остроградский.

— Ну вот еще!

— Для четверых-то.

— Ну так что ж!

Он посмотрел на Ольгу. Она была очень серьезна.

— Где что будет стоять, а?

Она кивнула. Тогда он тоже прикинул — куда поставить письменный стол?