Двоюродные братья

Целую неделю затем происходили бундовские собрания. И Шию то исключали, то восстанавливали. Он должен был написать письмо в бундовскую газету, что он отрицает все то, что было напечатано о нем в «Коммунистической газете», но ни на какие собрания он больше не приходил. Он был ко всему равнодушен. Он безжизненно расхаживал среди людей, решительных и спешащих по городу беспокойному, нетерпеливому.

— Я ведь кажусь глупым, совсем глупым... Я это чувствую и ненавижу себя...

Ему было все равно — остаться здесь или ехать домой. И он поехал. Перед отъездом он взял Илью под руку и сказал ему:

— Илья, тяжело... Я теперь потерянный. Если б я не стыдился самого себя, я бросился бы с моста... Но к моему несчастью... я стыжусь самого себя. Я — ничтожество, горсть леска, которую ветер развеет во все стороны...

Он помолчал.

Он расхаживал по комнате из угла в угол, потом остановился подле Ильи.

— Видишь ли, если бы ты спросил меня: застрелить тебя или нет? Я бы ответил: нет. Но если бы ты не спросил, не сказал, но выстрелил, мне было бы безразлично.

Оба сидели, задумчивые и тихие, молчали, смотрели в заснеженные окна, и мечтательная улыбка мелькала на их лицах. С улицы доносился шум, но не мешал их думам.

Наконец Шие сказал:

— А может быть... давай вместе выйдем из Бунда, давай вместе, тогда я бы тоже ушел... А сам не могу...

Но Илья не согласился и Шия остался с Ильей.

И он вместе с Ильей, с Брахманом и Лейб-Иоселем вернулся в свой город.

НЕ СТРЕЛЯЙТЕ!

За два дня до этого освободили Янкеля. Стояла осень, поздняя осень, с охладевшим солнцем и колючими ветрами. Янкеля часто вспоминали, но уже не ждали. В его доме заседал забастовочный комитет (рабочие встали на работу, но забастовка не закончена). Говорила Малке, она сидела лицом к двери и смотрела на товарища Бендета.

— Забастовка почти проиграна.

Тогда раскрылась дверь и вошел Янкель.

Спустя два дня,— стояла та же осень, только более холодная и Колючая, — улицы наполнились гулом шагов марширующих солдат.

Пестрели разноцветные шапки: и круглые с двумя козырьками, и шлемы, и острые блестящие каски, и шапки, напоминающие плоские тарелки. Немецкие солдаты шли с винтовками через плечо, с красными платочками на винтовках, с красными знаменами, и по шеренгам раздавалось:

— Долой Вильгельма!

Улицы заполнялись народом. Из окон высовывались головы. Город выглядел веселым, нарядным, праздничным, но людям праздник этот казался странным: немец шутит.

— Кого они хотят обмануть?

Газетчики выкликали последние новости:

— Вильгельм отрекся!

Все это казалось неправдоподобным. Недоверие к немецким оккупантам было сильнее красных лент на немецких винтовках. И поэтому и эту весть сопровождали каламбурами: за что же он благодарит¹, ежели его сбросили? Немецкая деликатность!

¹ Игра слов: «abgedankt» по-немецки означает — отрекся, а по-еврейски — отблагодарил.

Все же стало веселее; веселее, но не больше. Люди бывалые знали, что революция— это сломанные трамваи, опрокинутые тяжелыми животами кверху, это драка и перепалка.

А здесь шли, как всегда солдаты с офицерами впереди.

Кого они хотят обмануть?

И еще долго толпились люди на тротуарах, беспокойно и пытливо всматриваясь в то, что происходило на улице. Потом на улицу вышла мармеладная фабрика.

Фабрика вышла со знаменами, с «Интернационалом», с лозунгами, со смехом и шумом. Впереди со знаменами шел Янкель, подле него Бендет и знакомые Янкелю польские сапожники, которые, как и он, лишенные сапожной работы, работали на мармеладной фабрике.

Три улицы фабрика прошла одиноко. На четвертой выросли новые ряды, новые знамена и красные полотна. Из окон приветствовали, с балконов говорили речи, со всех сторон неслось слово «Долой».

До полудня немецкие солдаты исходили весь город, потом приказали мармеладной фабрике и всем, кто шел за ней, опустить знамена и итти домой. Но мармеладная фабрика продолжала свой путь. Солдаты гневно закричали:

— Наша революция не для вас, вы не имеете права. Мы сбросили своего царя, а вы разойдитесь до домам!

Но улица смеялась над этим приказом, а больше всех смеялась мармеладная фабрика. Смеялись железнодорожники, портные, все смеялись. Знамена вздымались выше, товарищ Бендет, повиснув на чьих-то плечах, размахивая рукой, требовал:

— Пусть немцы едут к себе. Город обойдется без них.

После этого вышел второй оратор, но не успел начать. Комендант прислал приказ, и солдаты заряжали винтовки. Офицер приказал в последний раз разойтись, ибо в оккупированном городе шутить нельзя. Ему ответили криками «ура» и двинулись навстречу солдатам.

Неожиданно десятки винтовок взорвали воздух огнем и дымом.

Люди бежали, кричали. Впереди находилась мармеладная фабрика, и она побежала первой. Бежали все отталкивая и давя друг друга. С тротуаров тоже ринулись на улицу. Многие попадали, упавших топтали потом кто-то закричал:

— Ложитесь!

Один за другим, точно камни, люди упали на землю и остались лежать без движения, без дыхания.