Двор. Баян и яблоко

— Ну их к лешему! — опасливо зашептал Баюкову Финоген, подталкивая его руку, натянувшую поводья. — Хлестни-ка ты коня покрепше, да и покатим себе…

Но Степан уже ничего не слышал, видя перед собой только ненавистных людей, которые разбили его счастливую жизнь. Маркел, будто мстя за сегодняшнюю свою растерянность в городе, теперь задирал с ухарским молодечеством: прищелкивал языком, хохотал трескуче, как колотушка.

— На воров, баешь, подал? На воров? Где же они, такие?

— Где?! Видали вы таких бесстыжих, люди добрые? — выкрикнул Степан. — Еще и спрашивают да оглядываются!

Степан ткнул свернутым кнутом в сторону Платона.

— Вот оно, ворованное… глядите все! Сапоги-то на нем чьи? Мои!.. Рубаха сатиновая, штаны… чьи? Мои-и!..

Матрена, вторя свекру, пересела на край и показывала кукиш.

— Врешь, врешь, нищими отродясь не бывали… Все свое носим. Попробуй-ка сыми, сыми!..

Степан презрительно плюнул.

— Не я сниму, суд позаботится!

Платон, беспокойно ерзая на месте, ненужно зачмокал на лошадь.

— Куды гонишь?.. Дур-рак! — и Маркел со злостью дернул его за плечо.

Степан раскатился злобным хохотом.

— Людям в глаза глядеть стыдно! Жарко, поди, в чужой-то одежде?.. На тебе не только шапка горит, а и все горит… до последней ниточки!

Первые дни, думая о Платоне, Степан представлял себе его только рядом с Мариной и испытывал невыносимое оскорбление. Сейчас он помнил и видел только сапоги и одежду, что приобретены им, Степаном, а носит их Платон, — и поэтому радовался, что так сейчас находчив и зол на слова и что они бьют врага наверняка.

— Когда износишь, голова, где опять возьмешь?.. Гляди, новые невесты еще не выросли!

— Будя, будя! — предостерегающе прогудел Демид над ухом Баюкова. — Зазорно этак переругиваться… мы не собаки… Будя!

— Ладно, — глухо сказал Баюков и, будто опомнясь, повернул лошадь ближе к обочине дороги. И другие подводы с баюковскими свидетелями тоже начали поворачивать в сторону, чтобы объехать корзунинскую подводу.

— Что-о? Испугались? — взвизгнула Матрена. — Знать, совесть-то не чиста?

— Баюковские прихвостни! — орал Маркел и всех свидетелей Степана тут же наградил бранными словами. А Матрена не только свидетелям, но и женам их надавала зазорных прозвищ.

Лошади, будто чуя хозяйскую гневливость, мотали гривами и косились назад. Хозяева же кричали, надсаживая грудь, вслед отъезжающим все дальше вперед подводам «баюковской стороны», что «суд все выведет на чистую воду».

Вдоль тракта лежали поля, глянцевито-черные, — земля опилась дождями и спокойно растила сочные и обильные всходы. Зеленя уже были густы, стояли мирно, прямо, а над ними гулко гремели и гудели людские голоса, рождая вдали ухающее, путаное эхо.

Маркел, приехав домой, весь вечер проходил насупясь и что-то бормоча себе под нос. Чтобы рассеять мрачное настроение свекра, Матрена за ужином принялась высмеивать Баюкова и его «без малого целую деревню свидетелей». Маркел сердито остановил говорливую сноху:

— Нам бы вот столько свидетелей иметь… Зря язык распустила — хвастаться-то нечем!

Перед сном старик долго нашептывал молитвы, стоя на коленях и держась левой рукой за край стола. Поднимался, хрустя суставами, откидывал назад голову, надолго задерживал крепко сложенное двуперстье на сморщенном лбу, кланялся часто и низко, потом с кряхтеньем и вздохами опускался опять на колени, прижимаясь головой к полу.

Старые половицы скрипели и вздрагивали. Стеклянная лампадная плошка покачивалась на медной цепочке, лениво откидывая блеклый луч на иконные доски. Спас, прослуживший уже нескольким мужицким поколениям, глядел с доски мутноглазым, давно не мытым ликом. Он был густо обсижен мухами, которые не пощадили и больших круглых белков Спасовых глаз, — оттого был он некрасив и коряв, как старый бобыль.

Маркел молился и каялся, поверяя темноликому, рябому Спасу неубывающие свои докуки. Ох, не надо было потворствовать хождениям Платона к Марине Баюковой. К пошатнувшемуся, как прогнивший в земле плетень, корзунинскому житью-бытью прибавилась проруха с Платоном. Ох, грешен, грешен старый многоопытный Маркел, недоглядел, недодумал! Теперь еще и новый нежеланный человек появился на корзунинском дворе — Марина Баюкова. Если удастся высудить в ее пользу половину баюковского добра, — тогда ее появление на корзунинском дворе, понятно, к благу. А если высудит дело Баюков, тогда как быть?

«А она молодая, еще ребятишек принесет, — что с ними делать, господи Спасе? В кадушке, как грибы, ребят не засолишь, а места на дворе для них не заготовлено, добро все переделено, до последнего гвоздя, за большаками, их женами и детьми числится».