Двор. Баян и яблоко

Домовница мигнула Марине, и та, все поняв, просияла, закивала ему навстречу.

Сколько времени проговорили втроем — не считали. Первый раз после многих дней смотрел Степан в лицо отвергнутой им Марины спокойно и жалостливо.

— Не видел тебя никто из Корзуниных?

Марина успокоила:

— Все в город на базар уехали, а Платона опять на лесосеку послали.

— Ты не рассказывай пока никому, о чем мы тут говорили, — учил Марину Степан. — Ты даже Платону пока не говори… он еще проболтается кому и все дело испортит.

— Как можно? — пугалась Марина. — И Платону не скажу.

— А знаешь, почему пока не надо говорить? — хитро подмигивая, спрашивал Степан.

Марина, еще не совсем понимая, покачала головой.

— Лишняя болтовня может нам всю картину испортить. Вот ты слушай… Нет, вы обе только представьте себе, товарищи женщины, какая картина получится… Вот сидят все Корзунины и едят тебя, Марина, поедом едят… а уж меня, а уж тебя, Липа, честят, честят — хуже некуда!.. И вдруг ворота открываются — б-бах, р-раз! Идем мы с тобой, Липа, ведем корову, на шее у нее колокольчик позванивает. А на веревочке за Липой поросята бегут… Кольша на подводе зерно семенное в мешке везет, да и барахло всякое кухонное тут же за компанию… Корова мычи-ит, р-реве-ет на новом месте, посуда гр-ремит, поросята хрю-ю-кают!.. Вот картина-то будет, Марина… а?

— Господи… Да уж подумать только… — дурея от радости, шептала Марина.

— Да уж… действительно расписал! — и домовница уже который раз утирала смешливые слезы. — Вот так всех этих злыдней стыдить да и учить — я согласна!

— А тут, глядишь, оба вы с Платоном к нам в товарищество вступите… вот я тебе сейчас разъясню!

Степан разъяснял, а Марина слушала, кивая и улыбаясь.

— Ты вроде не все поняла, Марина? — усомнилась Липа.

Но Марина только радостно отмахнулась.

— Господи-и… ежели ныне еще не все поняла, так завтра получше пойму!.. Уж раз вы оба тут, значит дело хорошее. А мы с Платоном от добрых людей не отстанем!

— Вот как она заговорила… смотри-ка! — засмеялась Липа, и ее ласковые глаза с такой бесконечной уверенностью посмотрели на Баюкова, что ему захотелось сделать еще больше, чем он обещал.

— Батюшки… голубчики вы мои! — всхлипнула Марина. — Как мне отблагодарить-то вас… ума не приложу.

— Шш!.. Тише! — заговорщицки прошептал Баюков. — Главное, пока не шуми, не болтай никому ни слова!.. Уж недолго теперь ждать тебе и мучиться. Вот скоро трактор к нам прибудет, вспашем наше поле — и тогда я займусь твоими делами, Марина… Приготовим все, что есть для продажи, и… — он почему-то присвистнул, — утром раненько запрягу Каурого — и в город на базар. Выберу тебе ха-арошую корову… И тут начнутся перемены и красивые картины!

— Ой, батюшки-и! — залилась тихим счастливым смехом Марина. И домовница, переглянувшись с Баюковым, тоже засмеялась.

Едва домовница и Баюков вошли оба во двор, едва захлопнулась за ними дверца из огорода, девичьи руки, теплые и ласковые, обняли Степанову шею.

— Вот хороший-то… родной… милый мой!

Так крепок был ее поцелуй, что Степан, будто захмелев, прижал к себе Липу сильными руками — и весь мир вокруг них будто заплясал веселым сватом.

О прибытии трактора в деревню Бережки стало известно еще с утра накануне.

— Нам, закоперщикам, приготовиться надо, чтобы встретить нашего помощника достойно… во! — и Демид Кувшинов, многозначительно крякнув, отвесил важный поклон, как бы уже видя перед собой этого помощника.

— Да уж лицом в грязь не ударим, встретим всей душой!.. Верно ведь, Степан Андреич? — и Финоген, не без лихости подбоченясь, подмигнул улыбающемуся, довольному Степану.

Так началось на баюковском дворе совещание членов товарищества, посвященное «вопросу о встрече трактора». А после совещания Липа, Кольша и еще целая кучка деревенской молодежи засели за работу. К вечеру было готово длинное кумачовое полотнище, где были нашиты крупные белые буквы: «Да здравствует советская техника!»

С вечера все бережковские мальчишки получили от Финогена строгий наказ — во все глаза следить за дорогой.

Одна мальчишечья ватага устроилась на крыше сарая Демида Кувшинова. На крыше сохранилась башенка старой голубятни, которую наблюдатели и оседлали еще на рассвете. Другие мальчишки толпились на Демидовом дворе и у ворот, готовые при первом же сигнале с голубятни стремглав разбежаться в разные стороны с криками: «Едет! Едет!»

Никто из наблюдателей никогда не видел трактора, но все знали его главную примету: идет без лошади.

Было около шести утра, когда с голубятни раздался восторженный вопль: «Едет!» — и тут же ребята рассыпались по улице с криками: «Едет!.. Трактор едет!.. Тракто-о-ор!»

Трактор еще только показался у поворота дороги в Бережки, а за околицу уже вышла целая толпа. Красное длинное полотнище, с приветственными словами туго натянулось на высоких щестах и пламенело над дорогой, как диковинные ворота, к которым приближалось само будущее. Все закричали «ура», а тракторист, заметив встречающих, привстал и замахал фуражкой.

Трактор приближался, чадя дымком и мерно прогрохатывая.