Двор чудес

Мы снимаем одежду, которую женщина с круглым лицом собирается немедленно сжечь, но я не готова расстаться с набором отмычек, когтей и ножей; слуги рассматривают их со все возрастающим беспокойством. Мне достаточно укусить одного из них, чтобы они разрешили мне оставить при себе оружие. После этого нас с Этти бесцеремонно запихивают в огромную ванну, в которой можно было бы утопить по крайней мере пятерых.

Сначала они замачивают нас в кипящей воде, «чтобы грязь отстала». Потом начинают нападение. Четверо горничных в васильково-синих юбках, вооруженные щетками, вытягивают нас на поверхность и поливают какими-то ароматными жидкостями. Я визжу и кричу, а Этти почему-то не переставая хихикает. Они трут мочалкой каждый сантиметр моего тела до тех пор, пока я не начинаю чувствовать себя освежеванной. Потом они принимаются за мои волосы, густо смазывают их каким-то маслянистым бальзамом, от которого так сильно пахнет розами, что я начинаю беспокоиться, не умру ли от обилия всех этих ароматов. Только начинаю привыкать к тому, что их пальцы массируют мне голову (оказывается, это довольно приятное ощущение), как на меня уже выливают кувшин чистой воды.

Отплевываясь, я ругаюсь как сапожник.

– Никогда еще не видела такой неблагодарной замарашки, а тебе ведь оказана такая честь! – отчитывает меня круглолицая фрейлина.

После этого нас вынимают из воды и вытирают мягкими белыми простынями. Горничные дерут мои волосы расческой так, будто хотят вырвать все до единого волоска.

Когда шевелюра Этти немного подсохла, ей плетут косы, а мне закручивают пучок и закалывают моими же отмычками, которые слуги приняли за шпильки. Нас укутали в теплые стеганые халаты, на ноги надели домашние туфли из тончайшей белой кожи на меховой подкладке (делаю себе заметку прихватить их с собой, когда буду уходить). Затем нас куда-то ведут по черной лестнице. Круглолицая фрейлина отпирает дверь, подталкивает нас в комнату и закрывает ее за нами.

Эта комната не меньше, чем весь постоялый двор Тенардье, и кажется, из всех комнат во всех богатых домах, куда я пробиралась, в этой больше всего яркой и давящей позолоты. Она обрамляет каждую дверь, каждое окно и каждый угол, присутствует почти во всех предметах в комнате, от резных часов до канделябров и подсвечников. Вокруг одно сплошное золото. А где не золото, там шелк: узорчатые шторы, расписанные вручную обои, наволочки, постельное белье. Занавеси массивного балдахина над кроватью тоже шелковые, с кисточками по краям, и украшены вышитыми золотом фигурками резвящихся животных.

А везде, где нет позолоты и шелка, – цветы. Кажется, будто цветочница сошла с ума и разбросала содержимое своих корзин по всем мыслимым и немыслимым поверхностям. Потолок расписан розами, изящные китайские сады раскинулись по стенам, лилии и гвоздики рассыпались по толстому светлому османскому ковру.

Позади нас слышится щелчок: нас заперли в комнате, что совершенно меня не беспокоит, потому что не бывало еще такого замка, который я не могла бы открыть.

Рядом с неприлично огромной кроватью, почти полностью скрытой под горой пышных подушек, накрыт обеденный стол, заставленный тарелками с холодным мясом, порезанными на изящные дольки фруктами и сырами. В животе урчит, и я подхожу поближе, чтобы хорошенько изучить угощение: толстые куски вареного говяжьего языка, ветчина в меду, тонкие ломтики запеченного мяса; ароматные сыры – твердый желтый Конте и мягкий, с розоватой корочкой Реблошон, будто присыпанный белой пудрой Том-де-Савуа; красивые ломтики золотистых персиков.

Беру кусочек Конте и принюхиваюсь.

– Все в порядке, – говорит Этти, и я слышу, как довольно урчит у нее в животе.

Осуждающе смотрю на нее. Сколько раз я учила ее притрагиваться к угощению только в том случае, если доверяешь тому, кто тебя угощает. А иногда и в этих случаях лучше воздержаться.

– Просто съешь что-нибудь, Нина, – добавляет она и протягивает мне тарелку.

Взглянув на нее снисходительно, беру тонкий ломтик персика и откусываю крошечный кусочек. Он тает у меня во рту, сладкий и сочный. Осторожно проглатываю его и замираю в ожидании.

Этти смеется.

– Не все пытаются нас отравить.

– Это ты так думаешь, – мрачно замечаю я, но решаю, что съесть еще кусок персика будет безопасно.

– Как прекрасно быть такими чистыми, правда?

Я хмурюсь. От меня пахнет так, будто на меня напали одновременно заросли лаванды и розовые кусты, так что не готова с ней согласиться.

Наполнив желудок, изучаю остатки еды и прячу кое-что в ящик у прикроватного столика.

– Почему ты это сделала? – спрашивает Этти.

– Чтобы у нас осталось что-то про запас. Богачи всегда выбрасывают остатки.

– Они выбрасывают еду? – переспрашивает она с оскорбленным видом.

– Да.