Двор чудес

— Нет, знаете, сударыня! Вернее, вот что: поведение ваше, ваш голос, смущенный ваш взгляд — все мне говорит, что вы со мною лукавите. Итак, я желаю, чтобы вы мне сказали все в точности, или…

— Что «или», государь?

— Или я накажу вас одну. Стало быть, вы утверждаете, что шевалье здесь нет?

— Да, государь.

— И Жилету он увел?

— Да, государь!

— Превосходно. Он лишил меня дочери — я его лишаю жены. Извольте собраться и следовать за нами, сударыня.

— Как, государь, вы смеете…

— Я все смею! — злобно сказал король. Я вас арестую, сударыня. Когда шевалье де Рагастен вернет мне дочь, я верну вам свободу — в этом клянусь, но клянусь и в том, что шевалье не увидит вас, покуда я не увижу Жилет.

— Государь, вы недостойно злоупотребляете силой!

— Нет, сударыня, я очень милосерден.

— Государь, я уступлю только силе, и мы посмотрим, могут ли во Франции четыре дворянина поднять руку на женщину.

— Ничего, смогут! — воскликнул король в припадке ярости.

Он махнул рукой своим дворянам, и те без колебаний набросились на Беатриче. Она закричала.

В этот миг дверь отворилась и появилась Жилет. Вся белая, словно лилия, но твердым шагом девушка направилась к ошеломленному королю.

— Государь, — сказала она, — я готова следовать за вами.

— Бедное дитя! — воскликнула Беатриче.

— Увы, сударыня! Я обречена… И тем больше мое несчастье, что я могла бы стать причиной вашего. Государь, — обратилась Жилет к нему, — в первый раз я явилась к вам, чтобы спасти человека, который доверился мне. Смею думать, что на сей раз за моим появлением в Лувре не последует вскоре арест шевалье де Рагастена, как тогда — арест Этьена Доле.

— Дитя мое, — ответил король, волнуемый множеством чувств, — арест Доле — дело политическое. Что же до шевалье, клянусь вам: его никто не тронет.

— Прощайте, сударыня, прощайте, милая благодетельница! — воскликнула Жилет, бросаясь в объятия Беатриче.

— Государь, — сказала жена шевалье, — то, что вы нынче сделали, отвратительно. Берегитесь, как бы вам не заплатить за это дурное дело каким-нибудь большим несчастьем!

Король содрогнулся, но ничего не сказал, а только холодно поклонился и затем обратился к Жилет:

— Дитя мое, у вас против меня несправедливое предубеждение. Пройдет немного дней, и, надеюсь, я рассею их своей к вам любовью. Ла Шатеньере, подайте руку герцогине де Фонтенбло.

Ла Шатеньере поспешно повиновался и схватил Жилет под руку. Та безропотно повиновалась.

Король еще раз с суровым видом поклонился Беатриче.

— Сударыня, — сказал он, — я обещал этой девушке не трогать господина де Рагастена и сдержу слово. Но послушайте меня: посоветуйте ему поскорей возвратиться в Италию.

И он вышел, твердя про себя:

— Больше уж ее у меня не украдут!

V. Господин Флёриаль

Шевалье де Рагастен вышел от Джипси и подошел к Манфреду. В схватке воров с королевским отрядом он с крайним интересом следил за юношей, и в нем лишь крепла приязнь, родившаяся под Монфоконской виселицей.

«Что же, что он мне не сын! — думал шевалье. — Если бы я имел-таки счастье найти своего потерянного ребенка, я бы хотел, чтоб он был точно таким же, как этот юноша…»

За разговором он все вглядывался в лицо молодого человека, освещенное отблесками костра, а в его голове бродила смутная мысль: не солгала ли ему цыганка?

Но с чего бы ей лгать?

Можно было придумать только одну причину: страх перед Лукрецией Борджиа либо желание заслужить ее милости. Но Лукреция Борджиа давно умерла, а Рагастен посулил цыганке кучу денег.

Значит, она не лгала.

Между тем в тонких чертах отважного лица юноши Рагастену то и дело чудилось сходство с горделивым, ясным профилем Беатриче. Но тут же он говорил себе: это кажется лишь потому, что его фантазия настроена искать сходство.

— Вы узнали то, что хотели, господин шевалье? — спросил Манфред.

— К несчастью, да! — со вздохом сказал Рагастен. — Но скажите: вы никогда не слыхали здесь про ребенка, которого украли цыгане и принесли во Двор чудес?

— Здесь, сударь, таких историй много. Да и сам я, вероятно, был украден… или потерян.

— Вот как? А у вас не сохранилось в памяти чего-либо из детства?

— Что-то очень смутное, мимолетные воспоминания; едва я пытаюсь составить из них определенную картину, как они уходят. Вот, например, я часто грежу об Италии. Бывают мгновенья, когда мне кажется, что я могу воскресить в уме родные места. Вижу высокие горы, великолепный сад, красивый дом… А потом, когда я хочу удержать эти призраки, — они рассеиваются, улетают…

Рагастен с необычайным возбуждением жадно слушал его.

— Так вы думаете, — спросил он, — что эта цыганка — не мать вам?

— Я ничего не думаю, сударь, а только что сомневаюсь. Никогда Джипси не вела себя со мной как родная мать. Вот Лантене — дело другое! Его она любит горячо и глубоко… Но прошу вас, не надо говорить обо этом. Признаюсь, меня несколько огорчают воспоминания о прошлом, которое навсегда останется для меня закрытой книгой.