Двор Карла IV. Сарагоса

Сцена заполнилась людьми. Лесбию сразу подняли с пола и стали усердно приводить в чувство. Вскоре она очнулась, открыла глаза и что-то сказала. На ней не было ни единой царапины, все обошлось только испугом. С лица бедняжки, правда, долго не сходила необычная бледность и выражение тревоги, но среди окружающих я заметил лицо еще более бледное и встревоженное — лицо Пепиты.

У Исидоро был вид удрученный и пристыженный. Прошло с полчаса, и когда окончательно выяснилось, что ничего страшного нет, завязался оживленный разговор о происшествии. Многие судили о нем с точки зрения театрального искусства — Майкес, этот гениальный актер, говорили они, пришел в состояние такого сильного артистического возбуждения, что совершенно слился с изображаемым персонажем.

— Я нахожу, что на этом пути нельзя достигнуть совершенства в игре, — сказал Моратин, — скорее он приведет нас к порче вкуса, и в созданиях творческой фантазии вместо пристойности и изящества воцарится пошлая проза.

— Не игра, а черт знает что! — сказал Арриаса, бывший заклятым врагом Исидоро. — С тех пор как этот господин ввел у нас французскую манеру игры, искусство декламации погибло.

— Я никогда еще не видал Майкеса в состоянии такого возбуждения и неистовства, — заметил один молодой человек, присоединяясь к кружку. — Мне кажется, на сцене произошло что-то, не предусмотренное в пьесе.

Другой юноша стал ему что-то шептать на ухо. Потом оба расхохотались. Невдалеке от них прошел Майкес, все уставились на него.

— В таком случае ярость Исидоро вполне понятна, — сказал кто-то.

— До нынешнего вечера, — веско произнес Моратин, — он всегда держался к пределах театральной условности.

— А я помню время, — добавил Арриаса, — когда Исидоро был холоден, как кусок льда. В театре его все называли «мраморный».

— Это правда, — сказал Моратин. — Но когда он побывал в Париже, его там хорошо вышколили, и, конечно, нельзя отрицать, что он актер большого таланта. В лирических сценах ему нет равного; в трагических, пожалуй, маловато огня, но нынче вечером огня было с избытком.

— Я с ним довольно коротко знаком, — вмешался третий. — Это человек с сильными страстями. Но он отличный актер, он понимает, что искусство — это условность, и в своей игре никогда не преступает границ благопристойной сдержанности. А сегодня вечером мы его увидели таким, каков он есть.

К кружку подошел важный господин.

— А, сеньор герцог! Как вам понравилась сцена развязки? — спросил Арриаса.

— Великолепно! Вот это называется игра! — отвечал супруг Лесбии. — Забываешь, что ты в театре. Но я больше не позволю моей жене выходить на сцену. Она слишком хорошо играет, из-за этого другие актеры приходят в чрезмерное возбуждение и забываются.

Тут сеньора герцога хлопнули веером по плечу, он обернулся — к кружку подошла Амаранта. Все приветствовали ее, оспаривая друг у друга честь сказать ей комплимент.

— Я ведь говорила вам, сеньор герцог, — сказала она, — что бояться нечего. Излишняя пылкость артиста, только и всего.

— Излишества всегда вредны, я опасался, что герцогиня может погибнуть от рук этого излишне пылкого Исидоро.

— Но возможно, — сказала Амаранта, — была еще другая причина, нам неизвестная…

При этих словах ножка красавицы задела какой-то предмет, валявшийся на сцене. Подхватив юбку, Амаранта отпрянула, все расступились и увидели рядом с ее подолом скомканный листок бумаги. Словно эта бумажка была величайшей драгоценностью, графиня наклонилась и подняла ее, затем, пробежав глазами, спрятала в карман. То было роковое письмо, как выразился бы романист.

— Причина, нам неизвестная?.. — спросил герцог, продолжая прервавшийся было разговор.

— Да, да, — ответила дама, — и, кажется, я смогу кое-что вам объяснить… Но сейчас мне надо идти к Ла Гонсалес. Там я вас подожду, поговорим.

Мужчины остались одни. По сцене прошла маркиза, спрашивая, где Исидоро.

— Какая жалость! Неужели нельзя будет сыграть «Месть Левши»? — ахала она. — Пепа!.. Послушайте, где же Пепа?

Этот вопрос был обращен ко мне, я побежал искать свою хозяйку. Нашел я Пепиту не в ее уборной, а у Майкеса, который после пережитого им страшного возбуждения старался держаться спокойно, даже улыбался, но было видно, что ярость еще не утихла в его сердце.

— Какая неуместная шутка, Исидоро! — сказала маркиза, появляясь на пороге. — Я до сих пор дрожу от страха.

— Согласен, сударыня, — сказал актер, — но виновата во всем сеньора герцогини, она слишком хорошо играла. У нее большой талант. Ей удалось не только самой вполне слиться со своей ролью, но и заставить меня забыть, что я на сцене. Никогда в жизни, сколько я выступаю, со мной не случалось ничего подобного. Одни английский актер, играя Отелло, убил актрису, исполнявшую роль Дездемоны. Раньше это мне казалось неправдоподобным, но теперь я понимаю, что такое возможно.

— И что ж, «Месть Левши» придется отменить?

— Ни в коем случае. Надо немного посмеяться, сеньора маркиза.

Маркиза удалилась, вслед за ней вышли из комнаты несколько друзей, которых в застал у Майкеса, теперь с ним остались моя хозяйка и я.