Двор. Книга 1

— Если бы я была мужчина, — ответила Дина, — Лапидис, например, я бы поставила тебя на первое место, а кому завидно, пусть кушает собачье повидло.

— Фи, — засмеялась Аня, — как вам не стыдно! Другие тоже смеялись, одна Дина сохранила такое лицо, как будто у нее болят зубы.

На втором этаже, в квартире Лапидиса, заиграл рояль. Звук был очень сильный, как будто инструмент стоял рядом. Дина сказала, что Адя, сын Лапидиса, — вундеркинд и будет иметь славу на весь мир. Обидно и больно за его маму: каждый год она по три месяца лежит на Слободке и приходит оттуда тихая, как свечка. Лапидису нелегко, надо еще удивляться, как он находит силы смеяться и шутить. Такого мужчину стоит уважать.

Аня Котляр вдруг почувствовала, как кровь ударила ей в голову и потемнело в глазах.

— Что с тобой? — спросила Варгафтик. — Ты еще чересчур молодая, чтобы иметь климакс.

Адя Лапидис играл вальс Шопена, теперь звук был не такой громкий, как вначале, и чем тише он делался, тем больше рос страх, что сейчас совсем не станет.

Аня заплакала, и хотя никто не спрашивал, сама объяснила, что не понимает, отчего эти глупые слезы, но ей очень больно и обидно, а почему, откуда — она не знает.

Оля Чеперуха сказала, у нее тоже бывает: как будто умер кто-то близкий. Ничего, придет и опять уйдет. От слез делается легче.

Степа Хомицкий закончил штукатурку нового форпоста и, в добавление к проекту, установил в углу раковину с краном, чтобы дети имели где помыть руки. Товарищ Дегтярь сказал, такого рода партизанщину можно только приветствовать, и особо отметил: простой рабочий, если дать ему полный простор для инициативы, может поправить любого инженера. Инженер, в силу своей психологии, цепляется за устарелые технические нормы и загораживает дорогу новому. А у рабочего, который представляет собой самую революционную силу, заложена классовая ненависть ко всякому застою. Отсюда — стахановское движение, отсюда наши Стахановы, Бусыгины, Виноградовы, которые полностью овладели техникой своего дела, оседлали и погнали вперед.

Лапидис тоже одобрил инициативу водопроводчика Хомицкого, но при этом удивился, как сильно везет Дегтярю.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Иона Овсеич. — Говори ясно, без ребусов и шарад.

— При чем здесь ребусы и шарады? — повысил тон Лапидис. — Да, инженеры — ретрограды, группе спецов из НКПС пришлось дать слегка в зубы и выпроводить вон, но неужели ты не встречал, хоть у себя на лаптебашмачной фабрике, консерваторов среди рабочих?

— Лаптебашмачной! — Иона Овсеич отшатнулся, как будто хотели ударить. — Встречал. Встречал, с позволения сказать, этих рабочих, которые просто прихвостни и последыши шахтинцев, промпартийцев и тех самых спецов, которые норовят облить грязью наш рабочий класс.

— Лапидис, — Клава Ивановна схватила за рукав, — иди ради бога отсюда, а то я тебе так всыплю, что будешь весь в примочках!

— Малая, — остановил Иона Овсеич, — ты напрасно гонишь его: он хорошо цитировал товарища Сталина насчет спецов из НКПС.

Чтобы стены быстрее просохли, поставили четыре примуса. За примусами следила Аня Котляр и через каждые два часа наливала керосин. С керосином в городе были перебои, Дегтярь выписал через свою фабрику целую канистру — двадцать литров.

Для нового форпоста Граник выбрал лазурь, потому что лазурь — это небо, а небо — это воздушный флот. Авиация. Под потолком большими красными буквами были написаны слова из любимой песни пионеров: МЫ РОЖДЕНЫ, ЧТОБ СКАЗКУ СДЕЛАТЬ БЫЛЬЮ! Все знали песню наизусть, и стоило прочитать первую строчку, как само собою выпевался весь куплет о пространстве, о просторе и о разуме, который дал нам руки-крылья, а вместо сердца — пламенный мотор.

Потолок сначала был чисто белый. Клава Ивановна стояла за то, чтобы так и оставалось, но Иона Овсеич говорил, что какой-нибудь циркуль, рейсфедер, глобус сами просятся сюда. Когда на том месте, откуда свисал шнур с лампой, Ефим нарисовал глобус, а по бокам циркуль с раскрытыми ножками и рейсфедер, все увидели, насколько был прав Дегтярь. Кроме того, на большой стене, против двери, повесили карту полушарий, и от переклички густо-синего с лазоревым появилась дополнительная красота, как будто море и небо сошлись прямо в форпосте.

— Боже мой! — расплакалась Клава Ивановна. — Кто мог раньше даже мечтать! Это же палац, это же дворец графа Воронцова!

Лапидис сказал, это еще в десять раз прекраснее дворца Воронцова, если учесть, что при старом режиме здесь была дворовая прачечная для злыдней, а рядом — уборная, которая по сей день несет службу двору.

Не успел Лапидис закончить свои слова, как влетела Дина Варгафтик и потребовала немедленно всех, чтобы посмотрели, какие стихи написали в уборной эти два мамзера — Зюнчик и Коля — а рядом нарисовали такое, что рот не открывается назвать.

Мадам Малая, машинально, прочитала стихи вслух:

Для царя здесь кабинет.
Для царицы — спальня,
Для министров здесь буфет,
Для рабочих — сральня!