Двор. Книга 2

Сначала оба возились в своих кроватках, дергали за железные прутики и смеялись. Катерина спросила, кому захотелось на сон грядущий сыромятники, Миша ответил, никому, и наступила тишина. Зиновий сделал жене знак, чтобы плотнее притворила дверь, подождал, пока она обернется к нему лицом, и сказал: если в этом доме повторят хотя бы еще раз то, что он услышал пять минут назад, вся Одесса ахнет!

Катерина сложила руки на груди, смотрела прямо перед собой, Зиновий оставался сбоку, и спросила: значит, Ланда не виноват, его зря арестовали?

Зиновий опустил голову, немного подержал в таком положении, затем поднял, глаза были холодные, как будто из синего фарфора, и громко, наверное, было слышно во дворе, сказал:

— Когда я родился, в этом дворе уже был доктор Ланда и лечил людей; когда меня учили на лейтенанта, полковник Ланда уже четыре года, с первого дня войны, спасал жизнь нашим солдатам и командирам. И заруби у себя на носу: никакого другого Ланды нет, никакого другого Ланды я не знаю!

Катерина по-прежнему держала руки на груди, сделала шаг вперед, теперь она смотрела на мужа в упор, и повторила свой вопрос: значит, Ланда не виноват, зря арестовали, а его Ландочка пусть одна живет в своих хоромах?

Зиновий схватил стакан, стекло хрустнуло в руке, на скатерть капнула кровь; Катерина машинально зажмурила глаза, пожелтели скулы, медленно повернулась и пошла в комнату к детям. Скрипнул стул, затем все утихло, немного спустя послышался какой-то звук, вроде кто-то всхлипнул или шмыгнул носом. Зиновий взял с кровати байковое одеяло, разостлал на диване, лег в одежде, сбросил только пиджак, и укрылся с головой. В том месте, где кончается бедро, одеяло круто спускалось и почти вплотную прилегало к дивану, как будто у человека нет обеих ног.

В первом часу Катерина вышла из комнаты детей, остановилась возле дивана, подтянула одеяло, сверху положила еще одно, погасила свет и легла на кровать. Сон не шел, она долго ворочалась, за стеной, у Ефима, назойливо скреблась мышь; опять вернулись мысли про Ланду: Зиновий привык к нему с детства и не хочет знать правды, как будто от этого что-нибудь зависит. А Гизеллу наверняка переселят — две большие комнаты, кухня, ванная, коридор, и один человек! — квартира все равно достанется другому, так пусть уже лучше своему, из своего двора.

Катерина вздохнула, мышь скреблась где-то рядом, чуть не под кроватью, поднялась злоба против этого придурка Граника, который разводит вокруг всякую заразу, а завод предлагает ему отдельную комнату, он еще крутит носом: Большой Фонтан не Одесса, только его двор — Одесса. Псих!

На следующий день разговор про квартиру доктора Ланды повторился, в этот раз завела бабушка Оля. Дома оставались вдвоем, Зиновий кончал ужинать, она принесла на десерт вермишелевую бабку с изюмом и сказала: конечно, не дай бог, чтобы Ланду сослали в Сибирь, но не от нас зависит, а квартира попадет в чужие руки. А почему ее сын заслужил меньше, чем другие?

— Мама, — Зиновий успел отрезать кусок бабки, но так и не притронулся, — когда говорит моя жена, еще можно понять, но как у тебя поворачивается язык!

— Зюня, — бабушка Оля подставила руку и положила голову на ладонь, — всю жизнь мы мучались в одной комнатушке, теперь у тебя, слава богу, отдельная квартира. Но разве это квартира: это же форпост, бывшая прачечная, где самые бедные люди из двора стирали и вываривали дырки на своих подштанниках.

— Мама, перестань, — тихо попросил Зиновий.

— Не затыкай матери рот! — закричала бабушка Оля. — Первый и последний раз в жизни мой сын, мои внуки могут, наконец, пожить в настоящей квартире, а он строит из себя святого угодника, которому ничего на свете не надо: только работать, работать и работать!

Зиновий поднялся из-за стола, с грохотом отбросил стул, по-командирски, как будто портупею, подтянул ремни протеза и вышел на улицу — без пиджака, без пальто, без шапки. Бабушка Оля заплакала, схватила вещи и побежала вслед, но догнать не успела, постояла немного у ворот и вернулась.

Утром, только проснулись и включили радио, весь двор мог поздравить себя с большими именинами: постановлением Совета Министров СССР авиаконструктору Малому Павлу Борисовичу присуждалась Сталинская премия первой степени. Иона Овсеич хотел немедленно спуститься, лично поздравить Клаву Ивановну и поблагодарить за такого сына, но решил воздержаться, пока почтальонша не принесет газету.