Двор. Книга 2

Часов в пять Иона Овсеич проснулся от сильной боли под ложечкой, отдавало в поясницу и позвоночник, поташнивало, волной откуда-то из живота подкатывал страх, держался минуту-другую в горле, затем отступал, но чувствовалось, что ненадолго, вернется опять, и действительно возвращался. Иона Овсеич взял кусочек сахара, накапал валидола, положил под язык, стало немного спокойнее, теперь надо было лежать неподвижно, как можно больше расслабить руки и ноги, чтобы сделались тяжелые, будто обложили со всех сторон грузом, и терпеливо ждать.

Минут через десять дыхание стало свободнее, Иона Овсеич почувствовал, что клонит ко сну, и почти заснул, но вдруг вспомнился вчерашний разговор с Андреем Петровичем, внезапный толчок изнутри достал до самого горла, и сонливость как рукой сняло. Опять усилилась боль, причем в этот раз захватила все плечо до самого локтя, Иона Овсеич взял под язык еще кусочек сахара с валидолом, повернулся спиной к окну и наказал себе ни о чем не думать. Вначале получалось неплохо, перед глазами темнела оконная рама, стекла в нижней половине слегка прихватил мороз, но незаметно, сама собой, выделилась вертикальная стойка, сверху — поперечная перекладина, чуть-чуть скошенная, и получился крупный, как будто из железа, крест. Иона Овсеич отвел взгляд направо, но здесь, во втором окне, торчал точно такой же крест.

Конечно, все это были глупости и вздор, надо было просто плюнуть и не обращать внимания, но кресты из окон нахально маячили перед глазами, иногда даже появлялось дурацкое ощущение, будто колышутся и то приближаются, то отступают.

Иона Овсеич закрыл глаза, вроде бы немного отпустило, но тут ударила в голову новая глупость: закрытые глаза напомнили покойника. Захотелось повернуться, чтобы стряхнуть с себя всю эту чертовщину. Иона Овсеич мысленно начал уже поворачиваться, однако представил себе, как весь выпрямленный — ноги вытянуты, руки вытянуты, настоящий покойник, — и внутри так рвануло, так ударило, так завертело, что казалось: все, конец!

Рубаха промокла насквозь, тело ломило и крутило, как будто побили палками, по щекам текли слезы. Иона Овсеич вспомнил свою Полину Исаевну — бедная, мучалась столько лет! — и, помимо воли, заплакал громко, со стоном и всхлипываниями. Хотелось, чтобы кто-то любил, по-человечески пожалел, сказал доброе, ласковое слово, опять встала перед глазами вчерашняя сцена с Андреем Петровичем, Иона Овсеич не мог понять, как он позволил себе так обойтись с гостем, и поклялся вслух, что сам первый, отбросив ложную гордыню, зайдет к нему и поговорит начистоту: здесь моя вина, а здесь, Андрей Петрович, — твоя.

Утром Иона Овсеич с трудом поднялся, мелькнула мысль полежать денек дома, но прошелся немного по комнате, выпил стакан крепкого чаю, кушать совсем не хотелось, машинально надел пиджак, кашне, ушанку, осталось снять с крючка лишь пальто.

В проходной, когда поздоровались, вахтерша из военизированной охраны сказала, что сегодня товарищ Дегтярь сильно бледный, наверно, грипп начинается, посоветовала принять таблетку аспирина, а на ночь обложить ноги горчичниками. В коридоре, словно нарочно сговорились, секретарша и плановик, одна за другой, сделали испуганные глаза, упрекнули Иону Овсеича, что в таком состоянии он позволяет себе подняться с постели, и пригрозили вызвать врача, если он сам не позаботится. Иона Овсеич кивнул головой, как будто в самом деле соглашается, и прошел к себе.

Впереди была целая гора неотложных дел, особенно по выборам, поскольку оставались считанные дни, люди не везде справлялись со своими обязательствами, а кой-кого приходилось отрывать от производства, чтобы могли больше внимания уделить пропагандистской работе на самой фабрике и среди населения. Кроме того, надо было лично, не перепоручая другим, проконтролировать, как обстоит дело с кабинами, ибо плотники такой народ, что готовы оттягивать до последней секунды.

В хождениях по цехам и разговорах прошло полдня, хуже не стало, но во всем теле сохранялась неприятная слабость, моментами казалось, надо сделать решительное движение, повернуть внутри какой-то винтик, краник, чтобы почувствовать себя опять здоровым и бодрым, но Иона Овсеич по опыту знал, что это ложное ощущение простоты, которое возникает как раз тогда, когда имеется меньше всего оснований.

После обеда он заперся в кабинете, позволил себе минут на тридцать-сорок прикорнуть в углу дивана, два или три раза возникало сильное желание лечь по-настоящему, снять туфли, одежду, но, как говорится, лиха беда начало: тут только дай себе волю, а там покатишься — не успеешь ахнуть.